Память Вавилона

Офелия снова надела очки, и профиль Октавио обрел четкие контуры; его смуглая кожа и черные волосы явственно выделялись на фоне окна. Казалось, он смотрит куда-то вдаль, обдумывая свое будущее. Девушка с удивлением поймала себя на мысли, что любуется им. Октавио был почти одного с ней роста, но ей он всегда казался гораздо выше, и теперь она поняла, почему так происходило: просто, в отличие от нее, он имел мужество нести ответственность за свои мысли, чувства и поступки.

«Так, значит, я слишком труслива?» – повторила про себя Офелия, откинувшись на спинку скамьи. Увы, она заслужила это определение.

Вскоре трамаэро приземлился на перроне «Дружной Семьи».

Едва они свернули в главную аллею Школы, как из всех камер зазвучало:

– Курсант Евлалия, курсант Октавио, вас срочно вызывают в кабинет леди Елены.

Они переглянулись. Не ночевать в общежитии считалось провинностью, за которую полагалось наказание, но, главное, директриса никогда не позволила бы кому-то из курсантов пропустить занятия – разве что в чрезвычайных обстоятельствах.

Офелия и Октавио прошли через лабиринт садов и крытых галерей, где царила тишина, нарушаемая только стрекотом цикад, но и те, почуяв их приближение, замолкали. Проходя мимо аудитории Крестников Елены, они увидели сквозь высокие окна, как все сидевшие там студенты повернули к ним головы. Вызов в дирекцию представлял собой гораздо более волнующее событие, нежели привычные понедельничные лекции, звучащие в наушниках. Тем более что подобный вызов, возможно, означал уменьшение числа конкурентов на получение степени виртуозов.

Когда Офелия увидела пришвартованный возле главного корпуса дирижабль, она почувствовала, что вот-вот задохнется: на белом боку летательного аппарата сверкало золотое солнце.

– Нас опередили, – заметил Октавио.

Миновав вереницу колоннад и лестниц, они вошли в директорский кабинет. Как всегда, там царил полумрак, и Офелия не сразу освоилась со сменой освещения. За мраморным письменным столом высилась слоноподобная фигура Елены. В кабинете находились еще трое: стражник из городского патруля, державший под мышкой шлем, лопоухий фотограф и Леди Септима, которая при виде изуродованного лица сына даже бровью не повела.

– Знание служит миру и прогрессу! – приветствовали собравшихся Октавио и Офелия, вытянувшись по стойке смирно.

– Знание служит миру и прогрессу! – ответил стражник.

Его борода напоминала взметнувшуюся волну. На фоне темной кожи каждый ее волосок отливал серебром. Судя по большому носу, с шумом вдыхавшему воздух, стражник происходил из обонятелей.

– Заранее приношу свои извинения сыну Леди Септимы за неудобства, причиненные этим вызовом. Я помню, что совсем скоро состоится церемония присуждения степеней, и, разумеется, вас не следует отрывать от занятий.

«Значит, – подумала Офелия, – меня в расчет можно не брать. По крайней мере, тон задан».

– В Школе Октавио не мой сын, а такой же курсант, как и остальные, – ровным голосом произнесла Леди Септима. – И я здесь не его мать, а официальная представительница лорда Поллукса. Исполняйте свой долг и спрашивайте курсанта Октавио обо всем.

Кивнув в знак согласия, стражник что-то положил на мраморную столешницу.

– Это ваша вещь?

На столе лежала цепочка, которую Бесстрашный сорвал с лица юноши.

– Да, это моя вещь, sir, – подтвердил Октавио.

– Мы вчера нашли ее в квартале, где проживают бесправные, в одном из дворов, возле трупа возмутителя спокойствия, которого наши службы усиленно разыскивали на протяжении нескольких лет. Ведь это он вас так изуродовал? – спросил стражник, указывая на рваные ранки Октавио.

– Да, sir, однако я не повинен в его смерти.

Стражник расплылся в добродушной улыбке, а его серебристые усы встали торчком.

– Никто в ней не повинен. Не беспокойтесь, Milord, причина смерти не вызывает сомнений.

Офелия пришла в недоумение. Она снова вспомнила распростертый в пыли труп, выпученные глаза и открытый рот. Профессор Вольф оказался прав: на Вавилоне люди видели только то, что хотели видеть.

Она разглядывала огромное тело и длинные, переплетенные паучьи пальцы Елены, неподвижно восседавшей в своем кресле. Елена, видимо, пока решила остаться в роли зрительницы: ее оптический аппарат, подобно театральному биноклю, был направлен на посетителей.

– Мы хотели бы уточнить, – продолжал стражник, – действительно ли Бесстрашный-и-Почти-Безупречный повинен в применении насилия. Как это ни грустно, но я вынужден констатировать, что сей возмутитель спокойствия пользовался определенной популярностью – разумеется, весьма относительной – среди самых убогих и наиболее подверженных влиянию жителей нашего города. Мы сделаем все возможное, чтобы смерть не превратила его в героя! – заявил он бодрым голосом, воинственно раздувая ноздри.

Яркая вспышка озарила полумрак кабинета. Лопоухий фотограф наставил аппарат на Октавио и щелкнул затвором. Офелия ни на секунду не сомневалась, что уже завтра «Официальные новости» напечатают крупным планом снимок его израненного лица.