Память всех слов

– Эх, парень, парень. Мне девяносто восемь лет, и я видала мужиков любого возраста и расы, какие только есть в мире. Я говорила, что однажды я плавала на корабле на самый Дальний Юг? В страны, где пылает Око Владыки Огня? – Она подошла к стоящему под стеной трехногому табурету и тяжело опустилась на него. – О-о-ох. Слышишь, как скрипят мои колени? Уф-ф-ф. О чем это я… а-а-а, я видела мужчин белых, коричневых и черных. А также синих – когда они умирали, красных – когда опаляло их солнце, желтых – когда скручивала их болезнь. Бóльшая часть из них были голыми, а потому ничем ты меня не удивишь и не поразишь, тем паче что именно я и приказала тебя сюда перенести и раздеть. Осмотрела каждый дюйм твоей кожи… да, там тоже.

Подождала мгновение:

– Ну вот, не покраснел и не побледнел. А может, больше собственной наготы тебя удивляет, что я говорю на меекхе? Ты поражен? А кто позволил твоему приору увидеть долину Дхавии? Как-то же должны были мы договариваться. – Она улыбнулась. – Его предшественник был тупоголовым фанатиком, желавшим всех обратить, пусть даже силой. Я хотела, чтобы Энрох понял, с чем рядом он живет. А он, спасибо Судьбе, оказался исключительно мудр, а потому не пришлось его… освобождать от должности. Как прошлого приора. А мой монолог… это же верное слово, правда? Потому что меекханский монолог – это такая болтовня, обращенная к стене и самому себе. Ну так не скучен ли тебе мой монолог? Вижу, ты аж кипишь от вопросов.

– Вы его убили?

– Ха. – Она подмигнула ему. – Станешь вертеться вокруг того, что тебя интересует, словно лис вокруг крысиной падали, смердящей ядом, да? Нет. Достаточно было пригрозить Совету Каманы, что мы прижмем их караваны. А уж они использовали свое влияние на континенте, и приора сменили. А поскольку новый оказался мудрым и рассудительным, мы дали знать, что желаем, чтобы он остался. Старая история. Ну, давай следующий вопрос.

Альтсин устроился на постели поудобней и завернулся в одеяло, игнорируя веселую улыбку ведьмы. И вдруг, словно это простое движение разблокировало нечто в его голове, он почувствовал боль. Между ребрами, под челюстью, в коленях и в локтях. Пока что ее можно было вынести, но она обещала день, полный страданий.

– Где мои товарищи?

– Отдыхают. Утверждали, что у тебя и раньше были приступы и что это незаразно. С чем я соглашусь.

– Потому что приказала меня раздеть?

– Ох, нет. – Она махнула рукой. – Это я сделала из удовольствия. Знаешь, в моем возрасте нечасто выпадает такой случай. Обычно мне сперва приходится лишить мужчину сознания, чтобы потом осмотреть его голым.

Она замолчала, поглядела на него, склонив голову набок. Словно сорока – на жука.

– Все еще ничего. Никакого румянца. Или я утратила талант, или тебя непросто устыдить. Знаешь, что случилось на самом деле?

– Я болен. – Он постучал пальцем в висок. – Здесь. Порой бывают такие приступы. Я теряю сознание.

В окруженных морщинками глазах появилась веселость:

– Но сознания ты не потерял, парень. Напротив. Очень нам все оживил. Принялся орать, размахивать руками, попеременно рыдать и ругаться. И использовал при этом странные языки, часть из которых мир не слыхивал уже давным-давно. Потом ты рухнул на землю и принялся биться, как в падучей. А когда моя… хм, младшая сестра приказала своим стражникам тебя схватить… что ж, рука одного наверняка срастется через какое-то время, но вот второй все еще не пришел в себя. Только твой приятель, тот гигант с юга, сумел тебя успокоить, хотя мне кажется, часть тебя просто не хотела нанести ему вред, и тогда твое тело… отрезало от разума. И пиру пришел конец. – Веселье исчезло, появилась серьезность: – Я приказала принести тебя сюда и раздеть… не ради радости старухи, но потому, что, когда ты ломал руку одному из ее стражников, Эурувия наложила на тебя чары. Чары должны были прижать тебя к земле, распластать, словно жабу под сапогом…

Серьезность переросла в сосредоточенность, и Альтсин вдруг заметил вокруг себя туман. Воздух вблизи словно сделался гуще и холоднее, чем в другой части комнаты. Он услышал шелест дверей, быстрое дыхание, скрежет железа о железо.

Он взглянул в ту сторону с таким вниманием, словно на резных досках появился хоровод голых девиц.

– Если они попытаются ворваться сюда все сразу, то застрянут в дверях и поранятся, – прохрипел он, потому что горло вдруг пересохло, а боль в груди превратилась в удушье.