– Появляются каждый год. Если не с купцами, то в одиночку. Мы принимаем их из-за уважения к Матери и воле Оума, слушаем, что они говорят, и отправляем на север. Вы единственное, что приходит из-за Малуарины и не воняет за тысячу шагов.
– Не считая оружия, инструментов, тканей, приправ, вина и прочих ценных вещей.
– Нет, эти вещи тоже воняют, но если лесные скоты их покупают, то и нам приходится. Мы не можем быть хуже.
– Конечно, – он не улыбнулся, хотя и с трудом, – кто захотел бы оказаться худшим?
Она прищурилась:
– Смеешься надо мной? Хочешь оскорбить? И мой клан тоже? Желаешь узнать цену своей глупости? Цена…
– Хватит, девка!
Альтсин подпрыгнул и чуть было не встал по стойке смирно. Голос приора утратил всю ласковость и спокойствие, сделался резким и скрипучим, а слова его походили на солдат, лупящих подкованными сапогами в брусчатку:
– Забываешь, что такое ваши законы, особенно те, данные Оумом.
Девушка покраснела и спрятала лицо в ладонях.
– Мы не твои враги и никогда ими не станем, но ты должна дважды подумать, прежде чем позволишь своим словам покинуть рот. Потому что сказанное падет в мир и оттиснется на его лице.
Он указал Альтсину на дверь, и они вышли. В коридоре приор оперся о стену.
– Она испугана, – вздохнул приор. – Ей нужна встряска, пока не сделала какую-нибудь глупость.
– Например?
– Пока не наложит проклятия ножа на твою голову – или не сделает нечто настолько же глупое. Тогда ее клан будет обязан мстить, невзирая на то, была ли она права, или нет. Их божок утверждает, что каждое слово обладает весом камня и что ничто не может его отозвать, а
По мере того как Энрох говорил, исчезал офицер, муштрующий рекрутов, и возвращался ласковый, любящий людей монах. Словно старик перевоплощался в другого человека. Альтсин с немалым усилием удержал вопрос, распиравший его: о прошлом Энроха. А история, похоже, могла оказаться той еще.
– Что теперь?
– Дадим ей время, чтобы остыла и обдумала ситуацию. Я не надеюсь на извинения, но ей следовало бы сделаться чуть помягче. Ты должен понять, насколько она напугана: ее вырвали из объятий клана и бросили на другой конец мира, в самый центр враждебных племен.
– Другой конец мира?
– Для нее. Она может корчить из себя кого угодно, но она – лишь испуганный ребенок.
– И все же выпустила бы нам кишки за предполагаемое оскорбление? И – несмотря на то что может взять себе любовника?
– Я не покраснел тогда – не покраснею и сейчас. – Энрох с сожалением глянул на вора. – Как видишь, ситуация непростая.
Приор зашагал по коридору, а Альтсину, хочешь не хочешь, пришлось пойти следом.
Он молча ждал объяснений.
– Когда Совет узнал, откуда она, то развел руками так, словно я пытался вложить в них раскаленные угли. Кажется, они начинают жалеть, что не позволили девушке помереть в порту. Тело попало бы в море – и все проблемы долой. – Монах замолчал, словно ожидая комментария, искоса глянул на Альтсина, вздохнул и продолжил: – Договор между племенами и Каманой гласит, что южные кланы не могут присылать сюда своих людей. Ненависть слишком разделяет остров, и оттого всякое появление воинов из-за реки напоминает военный поход. И не имеет значения, что она всего лишь молодая девушка и что попала сюда не по собственной воле. Она с юга, а потому договор считается нарушенным.
Вор остановился и с интересом принялся рассматривать носки своих сандалий. И молчал, поскольку как раз начинал понимать, куда такой разговор может привести.
– Кто-нибудь уже говорил тебе, что ты злой? – Приор смотрел на него с легким раздражением. Наконец-то.
– Как тот, кто посылает не могущего говорить с известием?
– Наверняка не как тот, кто не желает, чтобы все знали, зачем я посылаю за одним из наших гостей. Кроме того, ты и Домах прекрасно понимаете друг друга, оттого я знал, что до тебя все дойдет и без слов.
– Ага. Но я не дурак. Если Совет не желает этого… раскаленного угля, значит, нам придется им заняться. И вот ты посылаешь за мной, приор. Отчего же я чувствую себя как тот, кому вручают корзину со змеей внутри?
Улыбка приора была радостной и искренней, словно морда акулы перед нападением: