Память земли

Фрянчиха возвратилась в дом, вышла одетая, Римма придавила ее пальцы вместе с концом ленты к углу дома и, треща рулеткой, пошла под балконом вдоль стены.

Фрянчиха держала ленту и, как минуту назад, при обмере комнат, напряженно гадала: «Что его выгодней — натягивать или, может, наоборот, попускать?.. Не знаешь же, что тут к чему, понакрутишь себе на голову…» Как назло, муж — вроде его, барина, не касается! — стоял далеко, спиной.

— Митрий! Митрий! Позакладывало ему, дьяволу, что ли! На себя брать чи от себя отдавать колечко-то?

Фрянсков устало обернулся, досадливо оборвал!

— Держи как надо. Весь век выгадываешь!

— А?.. Это ты мне?! — пораженная бунтом мужа, ошалело распрямилась Фрянчиха, но осеклась, глянув на приближавшуюся Римму.

Римма позвала за собой супругов, поднялась на балкон. Ей было отрадно смотреть на стены верхов — так хозяйственно, аккуратно они содержались. Они были крашены в два слоя, вмятины над шляпками гвоздей зашпаклеваны. Видно, каждую осень в сухие погоды любовно ходили по этим стенам и поддира, снимая облупленную краску, и умелый упругий хозяйский шпадлик, а следом пахучая кисть.

И вместе с тем Римма, при всей своей неопытности, видела: дому минимум семьдесят — восемьдесят лет. Она слазила в подпол, на чердак, обстукала коричневые перекрытия, почернелые подпоры и, убедившись, что лес всюду старый, с чистой совестью решила: можно записать — шестьдесят процентов износа. Пусть хозяева получат не только выплату за переноску, а еще и страховую стоимость и новый материал!

Но, услыхав, что ее дом изношенный, Фрянчиха назвала это брехней и грабиловкой, заявила, что никакого износа, хотя бы ее резали на куски и тянули жилы, писать не допустит. Даже молчаливый Фрянсков, укоризненно поглядев на Римму, сказал, что так советские инженеры не поступают. Римма растерялась. Объяснять принцип выплаты — ее предупреждали — нельзя, чтобы домовладельцы не пытались подтасовывать: опись должна вестись свято объективно. Согласиться же, что дом новый и лишить хозяев дополнительных средств для устройства там, куда они поедут, Римма не могла тоже. У нее болела душа за этих взрослых, знающих меньше ее людей.

— Право же, — убеждала она, — ну поверьте, что дом старый.

Фрянсковы глядели на нее, как на жуличку, сказали, что будут жаловаться.

Пошли описывать дворовые постройки. Крутобокие гуси с примятым в сарае сыто-пожелтелым пером топтались у погреба. Привычно ожидая от хозяйки корма, они потянулись к Фрянчихе, но та со злостью замахнулась, и стадо зашлепало лапами по льду, удивленно гогоча, а могучий гусак с породистым костяным наростом на оранжевом клюве подался навстречу, змеей стеля шею. Римма, опасливо косясь на гусей, обмеряла сарайчик, свиной катух и жесткими, непослушными на морозе пальцами выцарапывала на бумаге абрис усадьбы. В техникуме она изучала стальные конструкции, железобетон, шлакоблоки, а здесь видела и записывала просто-таки чудно́е и, как ей казалось, дореволюционное: «сарай плетневый», «крыша чаканная», «штакетник жердевый». Она остановилась у летней глиняной кухни, похожей на игрушечный домик — чистенький, белый, с голубым обводом вокруг оконца. Чтобы записать качество вмазанного в глину леса, нужно было посмотреть. Ее инструктировали, что в таких случаях следует отколоть два-три сантиметра штукатурки, Римма попросила:

— Надбейте здесь чуть-чуть.

Фрянчиха взяла прислоненный к двери лом, тронула им стену. Потом ударила сильней. Глина не поддавалась, лишь по гладкой, молочно выбеленной стене от скользнувшего лома прошла кривая царапина, и побагровевшая вдруг Фрянчиха с размаху шарахнула раз, другой, начисто обвалила угол.

— Сдурела? — пихнул ее Фрянсков, отбросил лом.

Римма стала объяснять, что лес ей нужно было видеть самой и если она все правильно зафиксирует, то Волго-Дон правильно выплатит владельцам за все, что они будут переносить на новое место. Когда она стала обмерять колодец, Фрянчиха, все еще дрожа губами, спросила:

— А колодец я тоже-ть понесу на новое место?

— Нет. Но вы, когда рыли, труд затратили, вам за это деньги дадут.

— Догонют, — заметила Фрянчиха, — еще дадут…

Давно было время обедать, Римме хотелось есть, она сегодня проспала и даже не завтракала, но уйти к себе на квартиру из-за какого-то стакана молока было неловко, да и план она еще не выполнила и потому, закончив с двором, направилась в сад.

Здесь оказалось гораздо труднее, чем с постройками. Горожанка Римма не отличала яблоню от груши. Висели бы плоды — тогда другое дело. Только какие же зимой плоды?.. А классификация по наличию грибка, раковых образований, каких-то трутовиков и морозобоен — все, чего требовали от нее параграфы бланков, — это было совсем ужасно. Кроме того, по инструкции надо выявить ценные сорта, рекомендовать владельцу перенести их на новое место, и если владелец согласится на перенос, то повысить расценки. Римма стояла в снегу, ноги в туфлях на кожпропите зябли так, что она уже плохо ощущала их, а щекам было жарко. Делая перед хозяевами вид, что она что-то подсчитывает, Римма вновь пробегала глазами инструкцию.