Память земли

— Что вы мелете? При девчонке еще! — возмутился Солод. — Это же провокация. Попросту брехня!

— Может, и брехня, — охотно согласилась бабка. — Только сселять не будут, рази что лишенцами объявят.

«Или за шиворот ее да в милицию, узнать, кто ей нашептывает? Или сегодня на правлении просигнализировать?» Он тер примороженное ухо и, чтоб потоньше выявить провокаторов, зевнул, словно без умысла поинтересовался:

— Кто рассказывает все это?

— А все.

— Ну уж и все. Именно кто?

— Ишь — именно! — подмигнула ему старуха и ширнула в его сторону иголкой. — С тебе, милый, следователь — как с дерьма пуля. Прыткий!.. Чайку попьешь с медом? У нас свой, сахаристый.

Илья Андреевич отказался, начал продувать папироску, понимая, что, как ни продувай, останешься перед бабкой олух олухом… Однако уходить от живого уюта кухни в холодный, необжитый залик не хотелось.

— Ухо-то у тебя раздуло. Возьми вон в жестянке гусиного жиру, намажь, — посоветовала бабка.

3

Настасья Семеновна пришла усталая; как всегда, безразлично кивнула Солоду и, еще не расстегнув пальто, подсунула утюг на жар, кинула на стол суконце для глажки белья. Гибкая и смуглая, с невидными при тусклой лампе морщинками, она походила на девушку.

— Ну чего там, в хуторе? — оторвалась бабка от мешка.

— Ничего, — бросила Настасья Семеновна. Через секунду чуть мягче сказала: — Зойка у нас, должно, днями отелится. Не просмотреть бы, мороз большой.

— А ты не зорюй, как барыня, долго — и не просмотришь.

«Холодная война», — определил Солод и, чувствуя себя лишним, поднялся. Но бабка вернула:

— Ай боишься! Тут не кусаются…

Настасья Семеновна сбросила пальто, потрепала Раиску по голове, спросила, как уроки, и, лизнув палец, шлепнула по утюгу, принялась выглаживать Тимкину рубаху. Гладила она быстро, но каждый сантиметр с такой тщательностью, словно это была не рубаха, а подвенечное платье сплошь из кружев. Вторую сынову рубаху, чуть лишь тронув, кинула в таз с водой.

— Чего ты ее? — усмехнулась старуха.

— Пересинила. Тима не любит засиненное.

Она наклонилась отполаскивать, но глянула на вырез своей блузки, повернулась спиной к Солоду. Отжав рубаху, понесла на мороз, далеко и злобно обходя квартиранта.

Илья Андреевич не предполагал, что еще в день приезда вызвал в хозяйке острую неприязнь: посягнул на память об Алексее — сел на тот же стул у горки, на котором любил сидеть Алексей и который — так повелось в семье — никто потом не трогал… Настасья тотчас установила на стуле швейную машину, кипя против ввалившегося в дом бесцеремонного постояльца. Правда, дня через два, заметив, как он, умывшись и не зная, куда повесить полотенце, повертел его в руках и мокрое сунул в чемодан, подумала: «А что делать человеку?.. Не знал — и сел». С тех пор она старалась смиряться, видя неудобства, которые он доставляет в доме. Приходилось терпеть Солода и на службе, ибо обеспечивать его карьер людьми предписывал облисполком.

Перед уходом на правление она присела, черпнула ложку борща и, не отхлебнув еще, окликнула свекруху:

— Мама! Тима, когда пошел в клуб, ел борщ?

— Так, поковырялся.

— Отчего? Нездоровый? — Настасья Семеновна испуганно задержала ложку. — Что ж вы ему хоть яичню не поджарили, мама?

— Жарила. Десяток умял на сале дите твое! — засмеялась бабка. — Что ты трусишься над ним, держишь под подолом? Ешь сама уж, за-ради Христа, опоздаешь.

— Вместе пойдем? — спросил Солод.

Хозяйка удивленно, холодно глянула, сказала, что ей надо еще к соседям.

4

Илья Андреевич вошел в контору и особо вежливо, то есть, как ему казалось, в колхозном духе, поздоровался. Люди равнодушно подняли на него глаза, и лишь парторг Дарья Черненкова весело по-свойски тряхнула его руку своей широченной рукой, сообщила во всеуслышание:

— Может, кто не знает? Директор Солод. Стал до нас на партийный учет.

— Чего же не знать атамана? — без дружелюбия, но, кажется, и без злобы отозвались со скамеек.

Сбоку засмеялись:

— Это хорошо, что Солод. Квасу заварим.

Илья Андреевич неуверенно улыбнулся, еще раз поздоровался, а Дарья, не выпуская его руку, бабьи-ласково потряхивая, провозгласила опять-таки для всех:

— Теперь почти что наш колхозник.

Она взяла у вошедшей с улицы девочки ребенка, ловко распеленала и, поднимая вверх мокрые красные ножки, обтерла кричащего младенца, сунула ему грудь. Перед глазами Солода мелькнул пунцовый могучий сосок. Дарья объяснила:

— С утра до дома не добьюсь, — и повернулась к старшей девочке: — Задачки порешаешь — побань полы с Нюсей. Митьке каши дай кабачной, Тоське — молока. Лена нехай творог откинет в черной кринке да кизяк внесет со двора.

И, продолжая разговор со своим мужем, бухгалтером Черненковым, отрезала:

— По уважительной причине отсутствует коммунист Конкин. Он в районе. А Черненков-младший — по неуважительной. Подумаешь, температура! Баба и рожай, и корми, и вас, красавцев, обшивай, обстирывай — и все здоровая. А мужику чуть кольнет в пятку, он и копыта в гору. Телячьи нежности!..

Народ засмеялся. Бухгалтер — видимо, штатный секретарь всех заседаний — послушно спросил у супруги:

— Так как же отмечать?