Памяти пафоса: Статьи, эссе, беседы

Можно гадать, если кому интересно, почему он и другие главные люди этой профессии выбрали себе однополую участь, что здесь было причиной, что следствием — исходная ли гомосексуальная расположенность завлекла их в Высокую Моду или сам дизайнерский клан, эта замкнутая монастырская корпорация, под страхом отлучения и расправы велит соответствовать своему половому уставу. Не исключено, что это форма защиты от непрерывного посягательства очарования, а то даже профессиональная этика и условие деятельности: артисту нужен зазор меж собою и материалом, и коль скоро художник, как Ив Сен-Лоран, чертит прямо по женскому телу, значит, он должен быть от него дистанцирован и к нему относиться с тою же отрешенной эротикой, с какой Йозеф Бойс оперировал войлоком, жиром и медом. Вернее, однако, иное — зов Стиля. Есть густая, чудовищно нелиберальная связь между гомосексуальностью и особым, свойственным только этому вектору обожанием красоты (нередко и даже как правило — культом пышной, пошловатой красивости), есть прозрачное родство этой эстетики с жаждою подчинения власти — оперной, подавляющей, золотой и багряной или кожаной, стальной, револьверной и тоже неотвратимо влюбленной, тоже постанывающей от удовольствия. Этот комплекс благосклонно усвоен институтами современного демолиберализма: кино и балетом, модой и галерейной индустрией, но в подкорке, в исподнем его — соучастие в недемократических повелениях Стиля, пусть донельзя разжиженных, продажных, лукавых. Италийские красоты Версаче в этих двусмысленных диспозициях были заметны. Не укрылись они и от филиппинского педераста, если это был он.

В статье, запущенной в Интернет журналистами из Майами, сделана попытка реконструировать последние месяцы жизни убийцы и жертвы. О первом не ведомо ничего, кроме хроники предыдущих четырех умерщвлений с обязательным издевательством над полицией — поймай, если можешь. Поступки второго расписаны почти поминутно. Результатом скрупулезности репортеров стала Плутархова сравнительная биография или, точнее, новый вариант «Бледного пламени», где в финальных главах гротескного комментария подробно рассказано, как траектории преступника и поэта сближаются, сближаются, и вот звучит выстрел, знаменующий точку пересечения. Все случилось по писаному, за исключением эмблематики и смысла расправы. В «Бледном огне» убивают неизвестного широкой публике стихотворца и по совместительству скромного университетского лектора. В Майами-Бич карбонарий-завистник застрелил во всей земле воссиявшего диктатора варварской роскоши, арбитра и павлина манеры, местами переходящей в жестокий и праздничный Стиль. Таким он уже и останется, ежели памяти мировых институций будет угодно навсегда сохранить имя артиста.

24. 07. 97

ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛОЛИТЫ

Литературные пятидесятые отмечены тремя взрывами, находящимися в до сих пор не проявленной связи. Это нобелевская лекция Альбера Камю (точней, несколько выступлений его, собранных в книге «Шведские речи»), «Доктор Живаго» Бориса Пастернака и «Лолита» Владимира Набокова. То, что впоследствии — когда возбуждение улеглось — никого из истолкователей не осенило эти события сопоставить, свидетельствует не об одной только умственной лени и деградации любопытства, но и о смене критериев, ориентиров. Традиционное поле рассмотренья идей и субстанциального прояснения литературы как сущего в минувшие десятилетия распахивалось небрежно, без интереса к тому, какой будет борозда и взойдет ли зерно. Академический сеятель и хранитель занимал свое трудолюбие иными материями. Он либо по-дедовски корчился на поприще честного фактосбора, либо назойливо шарил в штопаных закоулках исподнего своих подзащитных с целью выведать секреции их творческих желез, либо белкою растекался по древу Текста как такового, и там, средь шумящих ветвей заповедного Иггдрасиля, овладевало им состояние, о котором на все времена сказал экс-московский художник: порою мне кажется, что нет ни правого, ни левого, ни верха, ни низа. В этой срединной позиции воистину не наблюдалось различий, и тот, кто, погрузив сознание в бесприютность, сумел сжиться с рассеянным маревом таинств и всеединств Текстуальности, все остальное уже пропускал мимо зрения, ибо к тому же был опоен особым философическим зельем по прозванию «фармакон», сочетавшим забвенное врачевание с беспамятностью отравы. Исправляя промах кафедральной науки, мы вынуждены самостоятельно означить контуры сходства и расхождения упомянутых сочинений, чтоб без помех и во всеоружии домотканого метода перейти к киноэкранному возвращению крошки Лолиты. Сперва ж вскользь коснемся биографической сферы — личных отношений писателей.