Памяти пафоса: Статьи, эссе, беседы

Меж тем еще есть очаги, где большие усилия Стиля не вовсе обречены на бесплодие, где они существуют как некая неотменимая данность, о природе которой предпочитают не думать, дабы не утруждать себя лишними мыслями. По интересному стечению обстоятельств, эти пристанища архаики с внешней стороны смотрятся рекламным знаком капитализма, со стороны ж внутренней тем паче в него намертво вгрызлись, едят его мясо и снабжают систему свежими соками или, напротив, отборными метастазами — кому что по вкусу. Но именно в считанных и наперечетных великих Домах моды по сию пору кружатся живые тени творческих и, что не менее важно, жизнестроительных сил, которыми полнились стилистические эпохи. Для начала как не отметать средневековое строение орденских этих союзов (у них и название-то феодальное и династическое — Дом), управляемых непререкаемой властью магистров. Спору нет, любое амбициозное дело, взошедшее на перегное могучих вложений, устроено очень нелиберально и, нимало не напоминая дискуссионный клуб, в который хотела затащить компартию большевиков оппозиция, обычно руководимо одним, максимум узкою группой товарищей, однако тут, на этом павлиньем поприще, вырос незаживающий полюс беспрекословности, какая-то крайняя Тула волюнтаризма, где Джанни Версаче отведена была главная роль. «Все будет так, как решу я» — его диктаторская вечная присказка, с которой годами уживались семья, обслуга, помощные звери и завоеванный им потребительский мир. Досадно, что он не женился на сестре, а всего лишь завещал ей свой бизнес: была бы дивная Птолемеева гемма, воскрешенное чудо эллинистического высокомерия, когда весь космос сжимается до кровосмешения двух, впрочем, не отменяющего братско-сестринской субординации.

Самодовлеющая, во-вторых, красота. Чрезмерная, морально ущербная, амальгамирующая идеал Мадонны с привычными содомскими предпочтениями (на перо просится и будет оставлено втуне множество Достоевских цитат). Отвлеченная от прагматики, как бы ставшая чистым искусством, если таковое возможно. Неизвестно кому адресованная. Разумеется, известно кому — очень богатым, и все же не им, но скорей провиденциальному зрителю, немигающему зраку, что смотрит из угла масонских гравюр. Формально изделия эти можно выписать, купить, заказать, но подлинный смысл подиумных шествий, их праобраз и архетип — в поэтике императорских парадов, в священно-блудной символике оргий и церемоний, затеянных не для того, чтобы после их окончания распродавались одежки участников, окропленные кровью невидимых жертв.

Манеру Версаче и на этом знойном рынке отличал азиатский радикализм, азианское красноречие. Он был рожден одевать дворы Дария, Камбиза, Кира, так сочетая роскошь с удобством, чтобы длинные рукава не мешали обычаю проскинезы, простиранию вельможи пред повелителем. На его долю выпала всего лишь буржуазия, но, украсив коллекцию серебряными жуками свастик, он выказал — нет, не свои политические симпатии, о которых не распространялся или их не имел, а безупречное пониманье того, что манера питается Стилем, его тираническим монологом, который на закате левого Солнца должен звучать откуда-то справа, из лунного льда.

Далее, в значительной мере стараниями Джанни Версаче, Мода разродилась небывалой, неприкосновенной женскою расой, живущей в пуленепробиваемых емкостях, что опять-таки далеко от принципов демократии. Недостижимость этих языческих богинь красоты разнится даже от недоступности кинодив, ибо последние, наоборот, очень доступны благодаря тиражированию, их реальное бытие — на экране, и обладает ими легион. «Моделей» же, сколько ни размножаются они иждивеньем TV и журнального глянца, призывают по-театральному справить свой обряд во плоти, где их наблюдают лишь приглашенные избранные и где даже эта специальная публика не в силах дотронуться до медленно проплывающих тел. Ослепленные гностическими иллюминациями правители позднего эллинизма учредили б какой-нибудь Гелиополис для философов и красавиц, дабы от них зародилось совершенное племя, которому будет подвластен весь мир. Александр, устроивший бракосочетание эллинов с Азией, с десятью тысячами отборных персидских невест, тоже нашел бы, чем по достоинству занять топ-моделей, как их приспособить для нужд всесветного синтеза. Но, должно быть, их нынешняя тотальная недоступность — жест еще более дерзкий, еще менее популистский, и Версаче знал ему цену, поскольку от женщин был независим и смотрел на них отстраненно, холодно, вчуже.