Памяти пафоса: Статьи, эссе, беседы

Ею сызмальства владели две страсти — поглощенность собой и стремление поделиться этим неутоляемым чувством с читателем. О том, что одно может профессионально сцепиться с другим и даже питать его, в свой черед выпивая из него спелые соки, она впервые, не достигнув и отроковициных лет, узнала от матери. Запомни, сказала ей та, считавшая долгом не сюсюкать с ребенком, а наставлять его в полезном и мудром, запомни: все, что предстоит тебе испытать, ты, если правильно себя поведешь, сделаешь материалом литературы. Когда Джойс стукнуло семь, родители подарили ей скромный печатный станок, и она, вдохновившись исповедально-торговою перспективой, взялась за выпуск личного боевого листка, аккуратно и трогательно — всего десять центов — сбывая его умиленным соседям. На излете тинейджерства она издала первый воспоминательный опус, снискавший горсточку кисло-сладких критических слов, и с той поры ни на дюйм не отклонилась от педантичнейшей интроспекции, принявшей форму документальных романов, эпистолярной летописи текущих невзгод, аудиокассет и компакт-дисков с обширными комментариями к опубликованным текстам и, наконец, автобиографического, в мировой паутине, отдела (не угодно ли адрес: www.joycemaynard.com), нашпигованного всем, что вы желали бы знать, но стеснялись спросить, о Джойс Мэйнард, — алкоголик-отец, холодное детство, любовные драмы, трое детей, аборт и развод, вера в людей, друг Пабло отменно готовит рыбу с картофелем. Биохроника души и литературной карьеры могла бы стать увлекательным эгоцентрическим жанром, примеры певцов своей жизни известны, но Мэйнард зарапортовалась, утонув в недоваренном хлебове, куда наряду с вменяемым овощем плюхнула массу подгнившей белиберды.

В юности у нее все же был проблеск таланта, Сэлинджер приметил в «Нью-Йорк таймс» ее взгляд и нечто, клюнув и на большеглазую фотографию, у них началась переписка, обрисовалось сродство убеждений, и она покатила к отшельнику, разведенному отцу двух дочерей, взвалив на себя ношу его отчужденности. Мемуар дышит неостывшей любовью или, что то же, продуктивным намерением свести старые счеты, ибо затворник, уверяет она, эмоционально натешившись ею, выставил девушку вон, в коем свидетельстве обвиняемый усмотрел месть и поклеп. Из текста ее вытекает, что Сэлинджер был сущим монстром, т. е., добавим мы, настоящим писателем. Он заставлял Джойс поедать на завтрак мороженый мерзкий горох и затем извергать его для очищенья желудка, изнурял разговорами о гомеопатии и, лошадиными дозами, о правде в литературе, предпочитал общество еще более юных девиц (не нимф, как она, а нимфеток) и всячески избегал с нею, наивной и свежей, полового сожительства.

Она пробежалась по биографии анахорета, точно свет по воде в оде Пиндара (античная метафора мне подсказана книгой «Миллениум» Хакимбея, исламского, из города Дублина, консервативного революционера, личное знакомство и содержательная беседа с которым заслуживают подробного изложения), а когда он ее сбросил наземь, ощутила такую потерю, что память о ней преследует Мэйнард не только в коммерческих целях. Он для нее слишком многое значил, она для него оказалась мала; это непоправимо. Кем я была в твоем доме, чего ты хотел от меня, доверчивой бедной студентки с искалеченной, как показала жизнь, жизнью? С ожогами от твоего невнимания — даже словесность, верное снадобье, пасует перед этой жестокостью. Разгневанная и страдающая, она вопрошает не Сэлинджера — свою горящую рану — и в ответ получает: сплетница, сплетница, сплетница. Это лучшие в беспорядочной книге страницы, боль и жалоба в них и спустя четверть столетья реальны, а окрестное многословие уравновешено лапидарностью его отповеди. Совладать с ним она не смогла, но зато впечатлений ей хватило с избытком.

08. 10. 98

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОРИИ