Памяти Пушкина

Во время пребывания в Лицее Пушкин читал произведения и биографию его[182]. Нашего поэта интересовали тогда по преимуществу поэтические произведения Вольтера, которые он переводил[183] и которым подражал[184] и в детстве, в годы учения и вскоре потом (1814–1819). В особенности ему нравилась «Орлеанская девственница» как «книжка славная, золотая, незабвенная, катехизис остроумия». Еще в 1818 году Пушкин называл «Pucelle d’Orléans» «библиею Харит» и подарил ее «на разлуку» своему другу Н.И. Кривцову[185]. Последнее подражание Вольтеру относится к 1827 году[186]. Но уже с начала 20-х годов Вольтер был сдвинут с пьедестала во внимании Пушкина другими писателями[187]. И хотя в 1825 году наш поэт все еще считал Вольтера, по-видимому, первостепенным поэтом[188], но уже обнаруживал и критическое отношение к его авторитету. Переводя начало I песни «Девственницы», Пушкин прибавил от себя такое обращение к ее автору:

О ты, певец сей чудотворной девы,
Седой певец, чьи хриплые напевы,
Нестройный ум и чудотворный вкус
В былые дни бесили нежных муз,
Хотел бы ты, о стихотворец хилый,
Почтить меня скрипицею своей,
Да не хочу. Отдай ее, мой милый,
Кому-нибудь из модных рифмачей[189]

.

Таким образом, лишь в первый, наименее значительный, период своей деятельности Пушкин был из западных поэтов, между прочим, под сильным обаянием «Фернейского злого крикуна». Потом он отвернулся от тенденциозности и скептицизма Вольтера.

Тем не менее воздействие последнего не прошло бесследно для мыслей Пушкина и в остальное время его творчества. При этом Вольтер влиял на Пушкина уже более как мыслитель, чем как поэт.

Ф.-М.А. Вольтер

Вольтер был одним из начинателей столпов страстной и остроумной критики прошлого и проверки всяких авторитетов разумом, а также того космополитического учения о человеке вообще, которые наполнили мир грезами о лучшем будущем человечества. Вольтер посвятил весь свой гений и всю свою 60-летнюю деятельность водворению толерантности, человечности и справедливости («faire du bien aux hommes»), борьбе против того, что утесняет людей и делает их несчастными, и ненависти к фанатизму и ханжеству.

Эти черты деятельности Вольтера много пленяли в век Екатерины и в начале царствования Александра I: должны были увлечь они и юного Пушкина, и еще позднее, в 1834 году, наш поэт называл Вольтера «великаном сей эпохи», «влияние» которого было неимоверно. Около великого копошились пигмеи, стараясь привлечь его внимание. «Умы возвышенные следуют за ним… Руссо… Дидро»[190].

Изучение произведений Вольтера в гораздо большей степени, чем чтение его предшественника, «скептического Бейля»[191], развило в нашем поэте не только легкое отрицание (вольтерьянство), но и критический ум, в такой высокой степени характеризуют также Пушкина отзывчивость на основные вопросы и нужды времени и гнев против несправедливостей общественного строя. Пушкин, как и Вольтер, во всю свою жизнь, ближнего любя, «давал нам смелые уроки». Под влиянием, между прочим, Вольтера наш поэт рано проникся намерением

…порок изобразить
И нравы сих веков потомству обнажить.

Наконец, в школе Вольтера Пушкин выработал свое, богатое уже от природы остроумие, проявляющееся с весьма раннего времени, между прочим, в метких ответах[192] и эпиграммах, в силу которого он принадлежал к выдающимся beaux esprits (великим душам) нашего общества.

Но и в юные годы Пушкин, по свойству натуры своей, не мог останавливаться на вольтерьянстве. Смех, ирония и скептицизм не могли наполнить его широкую душу. Ее увлекали и другие писатели. Путь к исправлению нравов и решению проблем жизни указывал не Вольтер.

Более положительными и заметными проявлениями и более плодотворными последствиями отозвалось в творчестве Пушкина воздействие, правда – косвенное, второго величайшего из французских писателей XVII века, которыми он увлекался уже с отрочества, сначала приятеля, а потом врага Вольтера и резко разошедшегося затем и с другими «философами», – женевца Руссо. Влияние Руссо было продолжительнее и чувствовалось во всю жизнь Пушкина, как и вообще во всем ходе новейшей истории сказалась удивительная мощь этого плебея, бедняка, провинциала, произведшего великую моральную революцию не только во Франции, но и в Германии, доставившего основы учения метафизического, религиозного и политического людям 1793 года и ставшего одним из видных выразителей и начинателей новейшей меланхолии. В Руссо резко сказался разлад прекрасной мечты и безотрадной действительности, тот разлад, который все больнее и больнее гнетет душу нового человека, а также проявилось искание выхода из этого разлада.