Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II — V века

5. О Аполлон-песнопевец, — ибо радуют тебя призывы в гимнах поэтов, — о хор геликонских муз! Никогда не покидайте нас, радеющих о красноречии! Будем ли мы на малых или на великих сценах вести наш хоровод, потрудитесь вместе с нами над созданием прекрасных звуков!

Римское ораторское искусство

Апулей

Луций Апулей (ок. 124 — 180) из Мадавры в Африке известен более всего как автор романа «Метаморфозы» (или «Золотой осел»), отрывки из которого помещены в сборнике «Памятники поздней античной поэзии и прозы»; там читатель найдет и биографическую заметку об Апулее. Здесь же Апулей представлен в своем основном жанре — красноречии. Памятниками этого жанра среди его сохранившихся сочинений являются «Апология» — судебная речь в защиту самого себя — и «Флориды» — отрывки из декламаций.

«Апология» была произнесена Апулеем в 157 г. Поводом к этому послужили следующие обстоятельства. За несколько лет до того, объезжая города Африки, Апулей встретился в городе Эе (ныне Триполи) со своим старым товарищем по философской школе Понтианом, остановился у него и, поддавшись его уговорам, вскоре женился на его матери — богатой вдове Пудентилле. Это обеспокоило родственников первого мужа Пудентиллы, надеявшихся после ее кончины получить наследство, и они, дождавшись смерти Понтиана, подали на Апулея в суд. Жалобщиком выступил младший брат Понтиана, подросток Пудент, а за его спиной стояли тесть Понтиана Руфин и брат первого мужа Пудентиллы Эмилиан. Апулея они обвиняли в том, что он приворожил к себе Пудентиллу с помощью запрещенных магических средств. Апулей с блеском высмеял своих противников, искусно опроверг все их доводы и был оправдан; но любопытно, что открытого признания в том, что магией он не занимается, он так и не решился сделать.

Второе риторическое сочинение Апулея — «Флориды» («Цветник») представляет собой 23 избранных отрывка, извлеченных из декламаций Апулея, изданных когда-то им самим, но до нас не дошедших. Выборка была сделана каким-то поклонником таланта Апулея, ценителем красоты и изящества стиля; кроме стиля, по-видимому, его ничто не интересовало, и, видно, поэтому иные отрывки не имеют ни начала, ни конца, не говоря уже о взаимной связи. Тем не менее и по содержанию (описания, исторические анекдоты, философские рассуждения) и по форме «Флориды» представляют характерный памятник риторического искусства времен «второй софистики».

Апология, или Речь в защиту самого себя от обвинения в магии

(§ 4, 18 — 21, 37, 57 — 60, 74 — 77, 98, 61 — 64, 92)

4. Итак, ты выслушал только что начало обвинительного акта, где было сказано следующее: "Мы обвиняем перед тобою философа красивой наружности и — вот ведь грех! — столь же красноречиво изъясняющегося по-гречески, как и по-латыни". Этими самыми словами, если не ошибаюсь, начал свое обвинение против меня Танноний Пудент;[100] — вот уж он человек, право же, ни в какой мере не красноречивый. Ах, если бы он действительно имел основание обвинять меня в таких тяжелых преступлениях, как красота и дар слова! Ни минуты не задумываясь, я ответил бы ему то же, что гомеровский Александр Гектору:[101]

Нет, не презрен ни один из прекрасных даров нам бессмертных;

Их они сами дают: произвольно никто не получит.

Так ответил бы я относительно внешности. А кроме того сказал бы, что и философам дозволено иметь привлекательную наружность. Пифагор, который первый назвал себя философом, был самым красивым человеком своего времени; точно так же знаменитый Зенон Древний, родом из Велии,[102] который прежде всех с искуснейшим мастерством стал вскрывать внутренние противоречия различных высказываний, также и этот Зенон был необычайно красив, как утверждает Платон; и вообще история знает немало красивых философов, которые изящную внешность украсили добродетельными нравами. Но эта защита не имеет ко мне почти никакого отношения, так как, не говоря уже о моей заурядной внешности, беспрерывные занятия науками стирают с меня всю внешнюю привлекательность, портят наружность, высасывают соки, лишают хорошего цвета лица, отнимают жизненные силы. Да и волосы, которые, по явно лживым словам вот этих господ, я отпустил как украшение, в целях соблазна, ты видишь, как восхитительно красивы эти волосы, вставшие дыбом и нерасчесанные, похожие на набивку из пакли, местами взъерошенные, спутанные, всклокоченные, одним словом — в полном беспорядке: так долго я вовсе не заботился не то что о красивой прическе, но даже о том, чтобы распутать и расчесать свои волосы. Этим, по-моему, достаточно опровергнуто "волосяное" обвинение, выдвигая которое, они надеются уличить меня чуть ли не в уголовном преступлении.

<...>