Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

Я уж не говорю, как часто бывал ограблен твой храм; даже у тебя самого обломали руки в Олимпии, а ты, высокогремящий, поленился поднять собак на ноги или призвать соседей, чтобы, сбежавшись на крики, они захватили грабителей, приготовлявшихся бежать. Но, благородный Титаноборец и Гигантоборец, ты сидел, держа в правой руке перун в десять локтей, пока они обстригали тебе кудри!

Когда же, наконец, о изумительный, прекратится подобная небрежность и невнимание? Когда же ты покараешь такое беззаконие? И сколько для этого потребуется Девкалионов и Фаэтонов, теперь, когда жизнь переполнена дерзости и обиды?

Но оставим в стороне общие дела; поговорим о моем собственном положении. Скольких афинян я возвысил и сделал из беднейших богатыми; одним словом, я целиком излил свое богатство в благодеянии друзьям. Когда же благодаря этому я стал нищим, они меня и знать больше не хотят, и даже не глядят на меня. И это те, кто прежде унижались предо мной, кланялись мне и ждали только моего кивка. А теперь, если бы я встретил кого-нибудь из них случайно на дороге, они прошли бы мимо, не узнавая меня, словно проходили мимо какой-нибудь гробницы забытого. мертвеца, покосившейся и пострадавшей от времени. А иные, заметив меня издали, свернули бы в сторону, считая несчастливым и дурным знаком увидать того, кто был еще недавно их спасителем и благодетелем. Все эти несчастия заставили меня удалиться сюда, в отдаленные места; одетый в овчину, я обрабатываю землю за вознаграждение в четыре обола[422], рассуждая в этом уединении с моей мотыгой. Здесь, мне кажется, я выгадываю по крайней мере то, что не замечаю многих незаслуженно счастливых людей — ведь это мне очень прискорбно. Но теперь, сын Крона и Реи, стряхни же с себя этот глубокий и приятный сон — ведь ты переспал даже Эпименида[423]; раздуй свой перун или зажги его от Эты и, получив великое пламя, яви гнев мужественного и юного Зевса, если неправда то, что критяне болтают о тебе и твоей у них могиле.

Зевс. Кто этот крикун, Гермес, который орет из Аттики у подножья Гиметта? Он грязен, худ и одет в овчину. Кажется, он, согнувшись, роет землю. Болтливый и дерзкий человек. Конечно, это какой-нибудь философ, потому что иначе он не вел бы о нас таких безбожных речей.

Гермес. Что ты говоришь, отец? Разве ты не узнаешь Тимона, сына Эхекрагида из Коллита? Это тот, кто часто при совершении жертвоприношений угощал нас целыми гекатомбами, недавний богач, у которого мы обыкновенно так пышно праздновали Диасии.

Зевс. Увы, какая перемена! Он, прекрасный, богатый человек, окруженный множеством друзей! Какие несчастия сделали его таким? Как стал он грязным, жалким, по-видимому, батраком, обрабатывающим землю тяжелой мотыгой?

Гермес. Его извела, так сказать, доброта, человеколюбие, и жалость ко всем нуждающимся, а, если говорить правду, неразумие, добродушие и неразборчивость в друзьях. Тимон не понимал, что угождает воронам и волкам, и, когда у несчастного печень клевало уже столько коршунов, он все-таки считал их друзьями и приятелями, которые радуются еде из расположения к нему. Когда же они обнажили и тщательно обглодали его кости и весьма старательно высосали имеющийся в них мозг, тогда они ушли, оставив Тимона высохшим и с подрезанными корнями; друзья не узнают его больше, не глядят на него — к чему в самом деле — и не помогают ему, не давая ему со своей стороны ничего. Вследствие этого, покинув от стыда город, он в овчине и с мотыгой, как мы видим, обрабатывает теперь землю за плату, тоскуя о своих несчастьях, когда разбогатевшие благодаря ему горделиво проходят мимо, даже забывая, что его зовут Тимоном.

ФИЛОСТРАТЫ