Памятное лето Сережки Зотова

Но оратору так и не удалось рассказать, что же именно все говорят Копытову…

— Подожди, подожди, — прервал его Павел Иванович. — Пырьев и Копытов, я думаю, и сами сумеют рассказать о своих приключениях. Ты лучше о себе, что у тебя нового.

— А у меня, Павел Иванович, никаких приключений. Работаю, и всё. Дела идут нормально.

— Он стихи пишет, — сказала какая-то девочка.

— Вот уж ничего подобного, — раскипятился Володя, словно обвинили его в чем-то нехорошем.

— А чего же ты стесняешься? — добродушно упрекнул Павел Иванович. Это же очень интересно. Получаются?

— Больно плохие, — неожиданно выпалил Володя. — Когда придумываешь и записываешь — вроде бы ничего, а станешь читать — никуда не годятся.

— Может, почитаешь?

— Что вы, Павел Иванович! — закричал Володя и замахал руками, будто от кого-то отбиваясь. Потом неожиданно для всех быстро поднялся с копны, решительно выхватил из кармана пропыленных штанов небольшой самодельный блокнот, но не раскрыл его, начал читать наизусть:

ДЛЯ ОТЧИЗНЫ
Солнце всходит и заходит,
Дню на смену мчится ночь.
Каждый ищет и находит,
Чем бы Родине помочь.
Пусть фашисты помнят, знают
Нас никто не победит,
Наши силы всё крепчают,
Мы сильнее, чем гранит.
Мы все силы для Отчизны,
Все до капли отдадим.
Если нужно, мы и жизни
Для нее не пощадим.

Володя читал, размахивая над головой кулаком, с зажатым в нем блокнотом.

Сергей смотрел на Володю, и ему казалось, что видит Селедцова первый раз, так не похож был на себя сейчас этот постоянно улыбающийся весельчак, насмешливый и колючий. Нет, он не так читал стихи, как их читают на уроках литературного чтения, он говорил о своих мыслях и чувствах, и не просто говорил, а давал клятву.

— Всё! — сказал Селедцов и снова опустился на копну.

Ему дружно захлопали.

Павел Иванович похвалил, он понимал, что не все в стихах благополучно, да разве в этом сейчас дело!

— Павел Иванович, пускай он еще пишет, — предложил Ваня Пырьев. Может, поэтом будет.

— Тоже выдумал, — рассмеялся Володя Селедцов, — по-э-том! Я разве для того пишу? Просто разговариваю, и все. Мысли записываю, а он куда хватанул…

Разговор снова зашел о бригадных делах.

— Ну, а у тебя, Ваня, что за история с перепелкой?

Всегда аккуратный Пырьев поднялся, пригладил волосы и только хотел было приступить к рассказу, как Павел Иванович остановил его:

— Ты сиди. И рассказывай. Не обязательно стоять. В классе на уроке одно, а здесь — другое.

Пырьев опустился на корточки.

— Перепелку я выкосил, Павел Иванович.

— Он на сенокосилке работает, — добавил Селедцов.

— И без тебя все знают, кто где работает, — рассердился Ваня Пырьев. — Еду я, значит, а трава высокая, лошадям по брюхо. И жара стоит просто жутко. Вдруг как выпорхнет перепелка — фр-р-р, даже крыльями коней по мордам задела, а они у меня молодые, пугливые, как хватят в сторону! Думал — разнесут. Я их снова на делянку. Остановил, чтоб немного передохнули, а сам двинулся искать гнездо — думаю: перепелка так испугалась, что и близко не покажется. А она уже в гнезде. Вот какая! Близко-близко подпустила и снова улетела. А в гнезде яички. Четыре. Я нарочно не стал косить, обошел то место, где гнездо. Ребята хотели забрать яйца для школьной коллекции, а я не дал — они уже насиженные, скоро выведутся птенцы. Зачем губить?

— Тебя слушать — никакой коллекции не составишь. И чучел не набьешь. Всего на свете тебе жалко, — не выдержал Селедцов.

— И ничего подобного, — возразил Ваня Пырьев, — я не против коллекций, а просто не хочу, чтобы зря портить. Ни к чему, например, из гнезда выгребать все яички, когда для коллекции и одного хватит. Правильно я говорю, Павел Иванович?

— Правильно, по-хозяйски.

— Вот и я об этом, — сказал Пырьев. — А Селедцов высмеивает. Думает, что я просто жалобный. И Копытову вон тоже ничего не жалко, он все бы на булавку посадил — и в ящик…

— И что человек несет! — возмутился Копытов. — Да я никогда даже лишней стрекозы не поймаю. Пускай себе живет и летает. А то «все на булавку»! Не знаешь — не говори.

— Ты, Копытов, особенно-то не отказывайся. Помучить насекомых или животных ты любишь, — хитровато подмигнув, сказал Селедцов.

— Я? Мучить? — Возмущенный Коля Копытов сорвался со своего места. Павел Иванович, он все выдумывает!

— А гадюку не мучил? — не без ехидства спросил Селедцов.

— Гадюку? Не мучил, а просто закупорил в баклажку. Сперва мы решили убить ее, а шкуру содрать да на чучело. А потом передумали. Шкура у змеи ломкая, очень просто может рассыпаться. И никакого чучела не получится. А другую змею, может, еще и не встретим. Они редко попадаются. Решили эту живьем поймать. У Петрова была с собой стеклянная баклажка, мы туда гадюку и поместили. А вечером сбегали в тракторную бригаду, она недалеко отсюда, за бензином.

— А зачем же вам бензин понадобился? — удивился Павел Иванович.