Памятное

Звонила Ира, сообщала, что ей какой-то издатель передал статью известного современного мыслителя об антропологии нового тысячелетия. Текст в 18 страниц, она не могла их одолеть и сказала, что ей легче прочитать 400 страниц «Агнца Божия», чем 18 – этого автора. Какой-то претенциозно-одичалый язык, манерность, желание понравиться новому поколению – все это достигает уровня безумия.

18 февраля

Были с Сашей Столяровым на концерте его давних друзей Т. Гринденко и В. Мартынова. Но, о тоска! С начала 2-го отделения играли эстонского Арво Пярта, употреблявшего четыре ноты с включением ударов, от которых нервно вздрагиваешь (это главное впечатление). Все исполнялось будто (а то и вправду) не музыкальными инструментами, а дрынами по дереву или железу. Мартынов поверг в нечеловеческую тоску. Те же четыре ноты. Это был Уорхол в музыке. Но если можно закрыть глаза, то уши заткнуть невозможно – слышно. Звучавшие там произведения композитора – это переведенная в скрипичные звуки зубная боль. Нас поймали в клетку, ранее считавшуюся Большим залом консерватории, вырваться откуда невозможно. Нагнали много детей, которым после действия я самодеятельно пыталась объяснить, что такое на самом деле искусство.

Все музыкальное действие предварялось рекламным вступлением пылкой дамы, некой Виноградовой, с воздеванием рук и восклицаниями «о духовной жажде, горящей в каждой человеческой душе» и разжигаемой сочинениями «гениального композитора» (т.е. Мартынова). «Это какой-то Билли Грэм в юбке», – заметил Саша. Перед исполнением своего шедевра композитор лепетал некую невнятицу, что он очистил нечто «от последующих наслоений…и составил квадрат»(?)… Может быть, это и есть «черный квадрат» из четырех нот, что композитором названо «Stabat Mater». Но, быть может, придет время, он одумается… Не зря же учился.

5 марта

Конференция в Москве, посвященная Сергию Булгакову. Я невольно спровоцировала скандал, сосредоточившись в докладе на принципиальных чертах веховской идеологии у Булгакова и П.Б. Струве как на позиции консервативного либерализма, в корне отличного от нынешнего либерального умонастроения – на самом деле квази– или псевдо-либерализма. Моя попытка доказать, что это захватывающее умы на Западе, а теперь и у нас, новолиберальное течение, т.е. плюралистический релятивизм, отказавшийся от ценностных основ, мировоззренчески враждебно веховской идеологии С. Булгакова и Струве, – вызвала в части аудитории, казалось бы, собравшихся единомышленников «Вех», шквал протестов у выступавших. Правда, в то же время большинство присутствующих в зале меня тепло приветствовало. Ко мне подходили с теплыми словами: «Вы сказали самое главное и совершенным образом» и т.п.[5] Красивая женщина Татьяна из Академии наук сказала, обратившись ко всем: «Встать в 8 часов утра и приехать сюда – это я могла сделать только ради Гальцевой, и она не разочаровала меня», – но ее заглушали криками… Контраст впечатлений – страшный! До сих пор не знаю, победа это или поражение. Но до чего огорчила меня скептическая реакция Аверинцева, выразившего с места свои сомнения по поводу моего доклада! Мне он пояснил, что я «не в том жанре выступала, митинговом», и прибавил с неодобрением: «Ты что, пришла бросить в лицо этим людям вызов!?». Но кто эти люди, как не читатели РХД! Мой любимый, гениальный Аверинцев (рядом с которым все кажется топорным) «сдрейфил» перед группой модных интеллигентских знаменосцев ура-либерализма, демонстрируя свою лояльность «прогрессивной общественности» в целом, а также и широту своей позиции вообще. Поразил и Н.А. Струве, внучатый племянник П.Б., основателя «Вех», возмутившийся моим противопоставлением двух либерализмов. Я у него не успела спросить: так кто же идейный наследник П.Б. – он или все-таки я? А ведь еще полгода назад, прогуливаясь под сводами нового пушкинского музея, мы в унисон горестно рассуждали о наметившемся повороте общественного мнения назад, к реставрируемому в новой России коммунистическому тренду и о параллельном плюралистическом порыве «вперед»; о судьбе духовной свободы, обретаемой, по словам же Н.А., «человеческой личностью в христианстве и творчески реализуемой ею в культуре», а, тем самым, никак не лишенной опоры. Ведь именно эту позицию: против «безопорного» релятивного плюрализма – я и отстаивала на конференции…

Собственно повторилась история с кланом П.А. Флоренского. Когда в статье о нем в «Философской энциклопедии» я стремилась очистить облик П.А. от распространяемого семьей мнения о его служении Советской власти и, главное, – стремилась запечатлеть правду о его страдальческом конце в «Архипелаге ГУЛАГ», я действовала в противовес семейной биографии, замалчивающей этот факт. Такова была тенденция о. Андроника (Трубачева) в «Богословских трудах». Последовал скандал. Однако что бы я ни думала о его философствовании и богословии, политическую честь П.А. – страдальца берегла я. В выступлении о С. Булгакове и П. Струве я также защищала их «веховство» от переосмысления его в ином, модернистском духе.