Тот же день половина двенадцатого: Сережа позвонил, чтобы попросить прощенья «за дурное поведение на конференции», «это еще из-за погоды», которая его ввергает в бессонницу и выводит из себя. Впрочем, в конце концов, ответила я, к авторам самих «Вех» русская оппозиционная интеллигенция начала ХХ века отнеслась еще возмущен-ней; восстали даже близкие, Милюков, например. Сережа ответил: «Ведь я согласен с тобой на 95%, ты говорила самое главное. Может быть, только надо было несколько изменить тональность…а, может быть, я неправ и относительно жанра. У меня было очень плохое самочувствие». Славный он!
Вечером на моей кухне Ира и Саша, прибывший из Германии, одновременно вспомнили рассказанную ранее мной аналогичную историю с Витторио Страдой. Дело было на конференции в Милане или Венеции, когда после его доклада я выступала с аналитикой как раз той самой квазилиберальной, захватывающей цивилизованный мир идеологией, но миром не осознаваемой. В перерыве ко мне подошел Витторио (о котором я ни словом не обмолвилась в своем докладе и не имела его в виду) и, дрожа от возмущения, сказал мне совершенно поразительную фразу: «Я не знал, что Вы меня так ненавидите!» (А я-то до сих пор чувствовала себя его единомышленницей и даже «любимицей»). Объяснить это ничем не оправданное суждение обо мне можно было не иначе, как мировоззренческими мотивами.
Папа в Греции показал чудеса смирения, но и – справедливости, великий человек. На встрече с Патриархом как душевно и мудро отвечал он на вечный у нас униатский вопрос! Папа сказал: если сегодня на Украине они неблаговидно себя ведут, то надо вспомнить, как их разоряли, – под эгидой …Православной церкви.
«Единственный способ думать – это возражать самому себе» (Аверинцев). Новый Декарт.
У двух особых наций сегодня совпала судьба: сводки с террористических фронтов – в Чечне и на Ближнем Востоке – почти идентичны.
И еще, как бы ни были плохи и враждебны к нам западные правительства, они на два порядка менее злобны, чем их газетчики и так называемые политологи (что, впрочем, одно и то же). Проф. Сорбонны Франсуаза Стоун, например, находит, что по интонации своих обличений России они близки Адольфу Гитлеру.
Я угнетена своими впечатлениями от новой философии. До некоторых пор в этой дисциплине явно или прикровенно искали ответы на родившиеся в душе, уме вопросы. Сегодня, знакомясь с новейшем философствованием, судорожно пытаешься понять, откуда взялся тот или иной вопрос, с жаром обсуждаемый в этом кругу, и даже, что он вообще означает. Но поскольку не только отменена цензура, но и – здравомыслие (потому что отменены новой идеологией смысловые и логические ориентиры), то никакие претензии не принимаются.
Ира тоже размышляла на тему новейшей философии, представляющей собой «собрание странных загадок».
Звонил Аверинцев. Сбросил, наконец, груз доклада для Страсбурга (на 20–21 сентября), да еще на французском. Он с отвагой перед тамошней аудиторией заявил о своем убеждении, что нынешний либерализм перевоспитывает человека в другое существо. А я ему – о моем давнем убеждении (о чем говорила и писала), что беспочвенный либерализм есть духовная революция. А он: «Я говорил подобное перед немцами, которые были так этим недовольны, что потребовали возврата денег на обратный проезд Наташе» (жене). Жаловался, что у него слабеет память, может быть, от изобилия принимаемых таблеток. А я его призвала торжествовать по поводу того, что не слабеет его логика и красота его письма. Сереже это очень понравилось. Зная, как он утомлен поездкой, я попрощалась с ним до ближайших календ.
В следующий раз Сережа был весь погружен в деловые, печатные связи, и как человек, знающий правила обхождения и не ограничивающий себя тематическими рамками, потратил на это часы.
Приехал Пьер Сулаж, знаменитейший французский художник-абстракционист (я бы сказала, «классик чернухи» в своем деле), одержимый черным цветом (вероятно, на почве чернозема, на котором он провел половину жизни в качестве сельскохозяйственного чернорабочего).
Он объяснял нам, что черным цветом увлекались «и другие великие художники, например Малевич». А представляющий его искусствовед из программы «Культура» поделился радостью по поводу того, что к старости Сулаж «вступил в эпоху энергетического расцвета и делает все больше картин все большего размера»». «Я боюсь, что они не горят», – вырвалось у меня, оттого что пришел на память дикий сартровский возглас, попавший в заголовок одной из наших газет: «Я бы сжег Мону Лизу». Вот бы где пригодился его призыв. Но сжигать жаждут лучшее, а культурным мусором как экологическим хламом занимать освободившееся место в качестве невиданных достижений и открытий. Аверинцев заметил по этому поводу: «Мир сошел с ума».
А в газете нашего Юго-Западного округа фраза: «Руки прочь от нашего доллара! Террористы покусились на святое».
Какие перья!