Памятное

События наших дней утвердили уверенность Солженицына в том, что ключ к мировым судьбам спрятан в пределах одной отдельно взятой страны. Он взывал к властям: отдайте вашим соперникам идеологическое лидерство в коммунистическом мире, «пусть китайские вожди погордятся этим короткое время». И вот лидерство отдали как будто, отдали – и не «гордятся» ли нынче им китайские вожди на площади Небесного Спокойствия, между тем как вся Европа заодно с нами вздохнула с облегчением? Рекомендация оправдала себя. И Андрей Дмитриевич напоследок посвятил силы осуществлению именно такой перемены, борясь на депутатской трибуне против идеологической партийной монополии, за передачу власти Советам и за открытое соревнование идей (предложено еще в «Письме вождям»); в итоге он сблизился с Солженицыным и в этом главном пункте их взаимопреткновения, на практике убедившись отнюдь не в ритуальном, а в реальном значении самой идеологизированной статьи нашей Конституции – «шестой» – и выступив за ее упразднение тогда, когда это встречалось в штыки.

В связи с этим –последнее сожаление по поводу знаменской публикации. Разве можно вырывать ничем не поясненный эпизод из контекста долговременных, развивающихся отношений между двумя исключительными людьми? В 1973 г. Солженицын опубликовал свой отклик[29] на сахаровские «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе» (1968), досланный в виде частного письма автору трактата еще в 1969 г., непосредственно после его выхода. Примечательно, однако, что четыре года спустя полемика эта адресуется уже не Сахарову, который «далеко ушел в своих воззрениях, в практических предложениях», а обращена к «массивному слою образованного общества», каковой «еще коснеет» в старых мыслях. А год спустя, отвечая на ту самую критику, что представлена сегодня в «Знамени», Солженицын радуется возрастающему приближению оппонента к его позициям и говорит: «Я хочу надеяться, что еще через 6 лет область нашего совпадения удвоится». В 1975 г. полемика между ними знаменательно прекратилась[30], и лишь искусственно возбужденное эхо все раздается в прежних «массивных слоях», буксуя «на тех мыслях, которые Сахаров прошел, миновал».

Надо ли говорить, что исчерпалась полемика, но не иссякло взаимное заступничество перед гонителями, взаимное понимание нравственного порыва другой стороны? Если Сахаров называет Солженицына «гигантом борьбы за человеческое достоинство» (и об этом теперь знают читатели «Знамени»), то Солженицына волнует «глубокое нравственное переживание», движущее Сахаровым и не вмещающееся в «расхожий язык», в «расхожие наши понятия»; он пишет о трагическом сердце Сахарова. А когда (как раз в разгар их полемики) решался вопрос о присуждении Сахарову Нобелевской премии мира и Жорес Медведев сеял сомнения относительно этой выдвинутой писателем кандидатуры (не примешалось ли, мол, к сахаровской деятельности «разжигание войны»?), Солженицын вскипел против попытки «опорочить нашего национального героя». И сегодня общественным мнением страны уже начинает осознаваться нераздельность «двух национальных фигур огромного нравственного масштаба и примера, способных объединить русскую, и не только русскую, интеллигенцию» («ЛГ», 21 февраля 1990). Их общее стояние на передовой значительней преодолеваемых и преодоленных разногласий!

Неужели разногласия эти потребовалось воскресить для того, чтобы они работали на некое новое размежевание? Ныне, читаем мы, «распадение культуры надвое сохраняется, но демаркационная линия проходит совсем не там, где раньше» («Знамя», № 1, 1990, с. 209), не между официозом и оппозицией, а между русскими «самобытниками»-фундаменталистами и остальным цивилизованным человечеством, идущим единым демократическим путем. В списки первого лагеря, где собраны весьма разномастные персонажи, от Константина Леонтьева в качестве предтечи до Нины Андреевой в качестве завершительного звена (вера в Бога и вера в Сталина здесь расценивается как единосущная вера в разных, но равно фундаментальных «отцов»), – в эти списки Солженицын пока еще не внесен. Хотя вопрос о том, «аятолла» он или «не аятолла», уже наклевывается («Знамя», № 1, 1990, с. 207). Но месяц спустя публикацией одного из «уроков Сахарова» нас подталкивают к мысли, что место Солженицына не среди демократов, а скорей среди «отечественных хомейнистов», что с Сахаровым они находятся по разные стороны новопроведенной «демаркационной линии». Раз «самобытник» (то есть желает для своей родины столь же «особого пути», каким идут, например, Англия, или Япония, или любая свободная страна, не потерявшая лица), значит, тоталитарий!

Мы же хотим восстановить прежнюю человеческую логику: кто за свободу и кто за истину, как Сахаров и Солженицын, находятся вместе, а те, кто эти вещи противопоставляет, рискуют оказаться по другую сторону черты.