Памятное

Не так давно в печати выражалось недоумение: почему, дескать, молчит «вермонтский изгнанник», когда «взбаламученная Россия» ждет от него вмешательства в нынешнюю неразбериху? И почему он наложил временное вето даже на перепечатку здесь своей публицистики? Мы не уполномочены отвечать за того, кому адресованы эти вопросы, но думаем, что нетрудно догадаться о причинах такого, совсем не «демонстративного» самоограничения со стороны писателя. Ему гражданский мир в родной стране дороже самовыражения – до сих пор он не давал повода думать о себе по-другому. Именно потому, что Россия «взбаламученная», каждое слово, сказанное им в минувшую политическую эпоху применительно к тогдашним конкретным обстоятельствам и поступкам конкретных лиц, может быть невзначай подхвачено мутным потоком и послужить не миру, а раздору.

Солженицын-полемист и прежде учитывал «исключительную накаленность чувств» в общественной среде; тем более учитывает он ее теперь.

Но, оказывается, можно заставить заговорить и того, кто не собирался этого делать; правда, косвенно переданное слово прозвучит искаженно.

В февральской книжке «Знамени» опубликованы «Уроки А.Д. Сахарова» –несколько принадлежащих ему документов, связанных с его судьбой и общественной позицией. Центральное место в этих «Уроках» отведено тексту «О письме Александра Солженицына “Вождям Советского Союза”». Настолько, по замыслу редакции, центральное, что в подборке даже нарушен хронологический порядок сахаровских высказываний и мысли 1974 г. опережают мысли 1972-го. Публикуя отклик на не получившее у нас огласки выступление, редакция журнала заверяет в своей готовности «напечатать само письмо Александра Исаевича Солженицына, чтобы читатели могли сопоставить точки зрения двух выдающихся мыслителей нашего времени», готовности, однако, не реализуемой из-за вышеупомянутого «вето». Но корректная отговорка не снимает с журнального предприятия некоторого налета неблагообразия: можно было бы и не изолировать читателя полностью от солженицынского первоисточника, не понуждая судить о нем по полемическому пересказу, вдобавок из уст человека, навеки умолкнувшего и потому сегодня безгласного в отношении давних своих слов. Ведь теперь всякий, кто склонится принять тезисы Сахарова, тем самым поневоле присоединится к памятной формуле: «Я Солженицына не читал, но с ним категорически не согласен».

Солженицынскую публицистику печатать без разрешения автора нельзя. Но ее можно цитировать, чем чрезвычайно энергично пользуются все течения нашей общественности. В подборке «Уроков» вполне обоснованно отводится достаточная журнальная площадь ценным комментариям академика В.Л. Гинзбурга к драматическому документу, открывающему всю публикацию. Неужели не хватило хотя бы такого же места, чтобы прокоментировать те или иные возражения Сахарова выдержками из самого Солженицына, позволяющими понять, к чему эти возражения относятся и как откликнулся на них писатель?

Прежде всего, из изложения Сахарова читатель вряд ли уяснит, насколько рассчитано «Письмо вождям» на восприятие его адресатов («Сам адрес “Письма” не допускал достаточно глубокого обоснования моих предложений», «В зависимости от моего адресата я должен был снизить аргументацию всю», – замечал впоследствии Солженицын). По сравнению с другими программными выступлениями писателя в «Письме» акцентировано именно то, что может если не тронуть сердца, то хотя бы затронуть инстинкты «вождей», – предполагаемую в них память о национальном происхождении и их чувство самосохранения. Отсюда на первый план выдвинуты экологическая опасность, китайская угроза и, конечно, российское разоренье. Именно подчеркивание этих тем вызвало коррективы Сахарова без учета с его стороны специфики документа. Если Сахаров в те же времена обращался к тем же адресатам, предполагая в них некоторую долю социалистического «идеализма», то Солженицын адресуется к «крайним реалистам» (его слова), пользуясь единственным каналом связи, который в отличие от связей идейных, быть может, еще не вполне перекрыт, – общностью по природному факту рождения.