Памятные встречи

Голый, гладкий и оранжевый склон горы весь пронизан норками песчанок. От норки к норке проложены тропинки. Кое-где они сливаются в глубокие торные тропы. Здесь недавно была большая колония этих грызунов. Но теперь на склоне горы нет ни одного кустика или былинки. Все давно съедено, уничтожено начисто, до основания, и норки покинуты. Может быть, среди обитателей колонии развилась заразная болезнь и всех погубила? Теперь она напоминает большой вымерший городок, угрюмый и немного странный.

Таких пустых колоний возле каньона Чарына масса.

Я спускаюсь по оранжевому склону в тугай. Иногда ноги проваливаются по колено в опустевшие подземные галереи городка песчанок. В тугае еще жарче. Но приятной прохладой и свежестью веет от бурного Чарына. На его берегу я натыкаюсь на следы пожара, остатки бивака, вижу клочья бумаги, коробки из-под папирос, консервные банки, водочную бутылку, куски от сгоревшего рюкзака и грязной портянки и… толстую скорлупу яйца грифа. Здесь побывали враги природы, следы их мотоцикла еще заметны на дороге. Одурманив голову алкоголем, они разорили гнездо, лишили птицу ее единственного детища ради глупого и злого озорства. Оплошность с огнем причинила им неприятность и омрачила их разгульную прогулку. Так им и надо!

Жаль грифа, птицу ныне редкую, исчезающую. Кто знает, если она не будет взята под строжайшую охрану вместе с другими видами хищных птиц, может, через полстолетие мы уже не увидим ее, так легко планирующую в заоблачных высотах, не встретимся с гордым взглядом ее пронзительных глаз.

Хищные птицы уничтожают больных животных, истребляют вредных песчанок, несут службу оздоровителей в природе.

Тугайчик у Чарына изумителен. У самой воды разместились густой лавролистный тополь и каратуранга, стройный, чудом уцелевший с раннего четвертичного периода реликтовый ясень, изящный клен. Кое-где в пышную зелень деревьев вкраплена светлая листва лоха. Поближе к деревьям располагаются кустарники карагана, чингиль, барбарис, тамариск. Все они высокие, стройные, совсем не такие, как в пустыне. Еще ближе к горам и дальше от реки видны селитрянка, солянка анабазис и наконец, повыше к скалам на сухой земле, — прозрачный саксауловый лес. Здесь растет все, что и на больших просторах пустынь, только сочнее, здоровее и как-то приветливее.

В каждом тугае по-разному сочетаются растения, но каждое теснится друг к другу куртинками.

Иногда река образует песчаные отмели, занятые пышной порослью веселых ив. Оттуда несутся неумолчные песни соловьев.

Я перехожу из тугайчика в тугайчик, иногда перебираюсь у самой воды, иногда пересекаю поверху грозные отвесные утесы, карабкаюсь по скалам.

Каждый тугайчик обладает своим микроклиматом. В одном почему-то прохладней, каратуранга еще разукрашена, будто ягодами, зелеными шишечками неразвившихся семян, в другом — жарче и от неожиданности я замираю: вся земля покрыта толстым слоем белого пуха семян каратуранги.

Иногда послышится легкий шорох и среди кустов саксаула мелькнет заяц, или резкий запах зверя ударит тонкой струйкой, а потом прозвенят камни и по отвесным скалам проскачут сильные и грациозные горные козлы. Прокричит иволга, высоко в камнях заведут жестяные крики кеклики, угрюмо заворкует горлица.

Но пора подумать и о возвращении на бивак. Тяжело подниматься наверх по крутым обрывам. Солнце печет, стучит в висках кровь, захватывает дыхание. Все дальше и дальше дно каньона, и река становится узкой извилистой лентой в оправе зеленых тугаев. Вокруг — удивительно красочные скалы, зеленые, желтые, фиолетовые, почти черные. Здесь такое причудливое сочетание цветов я вижу впервые в жизни и думаю о том, сколько красоты в необыкновеннейших формах и фантастических расцветках этих громад, созданных миллионами лет настойчивой работы ветра, воды, холода и жары.

На одном выступе скалы видно что-то мохнатое и серое. Да это же гнездо черного грифа! Будто в подтверждение моей догадки оттуда срывается большая черная птица и, степенно планируя, уносится вдаль.

К гнезду подобраться нелегко. Но цель близка, несколько рывков, и я рассматриваю птенца. Тело его покрыто нежным темным пухом, из которого кое-где торчат голубые пеньки будущих перьев. Большая голова птенца совсем голая, морщинистая, кажется старческой. Большие глаза открыты, взгляд их удивительно выразительный, страдальческий и горестный. Ритмично на них набегает прозрачное голубое веко. Грифенок неподвижен, но его тело от волнения вздымается из-за прерывистого и глубокого дыхания.

После того как сделано несколько фотографий, начинаю осматривать гнездо. Оно большое, метра полтора в диаметре и около метра высотой, сложено из множества мелких саксаульных веток, переплетенных между собою, сверху плоское и совершенно ровное. По остаткам пищи деловито ползают муравьи тетрамориумы. На совершенно голых скалах они основали свой муравейник и питаются объедками со стола птицы-великана. Добыча неплоха, только что они будут есть, когда грифенок вырастет и покинет гнездо?