Пан Володыевский

Все отправились в спальню, и там снова начались приветствия. Кетлинг целовал руки Баси, а Володыевский — руки Кшиси. Все они с любопытством присматривались друг к другу, так как давно не виделись.

Кетлинг почти не изменился; только волосы его были коротко острижены, и это делало его моложе. Зато Кшися, по крайней мере теперь, очень изменилась. В ней не было прежней гибкости и стройности, лицом она была бледнее, и от этого пушок на губах выделялся еще больше. У нее остались только ее прелестные глаза с длинными ресницами и прежнее спокойствие в лице. Когда-то прекрасные, черты его утратили прежнюю нежность. Конечно, все это было временно, но все же Володыевский, глядя на нее и сравнивая со своей Баськой, невольно думал:

— Боже мой! Как мог я ее любить, когда они были вместе? Где у меня были глаза?

Но зато Баська показалась Кетлингу прелестной. И она, действительно, была прелестна со своими русыми кудрявыми волосами, спускавшимися на брови, со своим нежным цветом лица, походившим на лепесток белой розы, — после болезни у нее уже не было прежнего румянца. Но теперь лицо ее слегка порозовело от радости, и ее нежные ноздри быстро раздувались. Она казалась такой молоденькой, что ее можно было принять за подростка, и на первый взгляд можно было думать, что она лет на десять моложе Кшиси.

Но ее красота произвела на чувствительного Кетлинга такое впечатление, что он стал с большей нежностью думать о жене, так как чувствовал, что виноват перед нею.

Обе женщины уже сказали друг другу все, что можно было сказать в такое короткое время, и все общество уселось около постели Баси, начали вспоминать прежние времена. Но этот разговор не клеился, так как в этих воспоминаниях было много больных мест: отношение пана Михала к Кшисе и равнодушие маленького рыцаря к обожаемой теперь Баське, всякие обещания и отчаяние. Пребывание в домике Кетлинга было для всех приятным воспоминанием, но говорить об этом было неудобно.

Вскоре Кетлинг переменил разговор.

— А я еще вам и не сказал, что по дороге мы заезжали к Скшетуским. Они не отпускали нас две недели и приняли нас так, что и в раю нам не могло бы быть лучше, чем у них.

— Боже, как поживают Скшетуские?! — воскликнул пан Заглоба. — Вы, значит, застали дома и его.

— Да, застали, он приехал на время от гетмана с тремя старшими сыновьями, которые служат в войске.

— Скшетуских я не видел со времени нашей свадьбы, — сказал маленький рыцарь. — Он был здесь в Диких Полях и сыновья были с ним вместе, но встретиться с ним нам не пришлось.

— Все там ужасно скучают по вас! — сказал Кетлинг, обращаясь к пану Заглобе.

— А я по ним! — ответил старый шляхтич. — Да это всегда так: сижу здесь, без них скучаю, поеду туда, буду скучать по этой козочке. Уж такова жизнь человека, если не в одно, так в другое ухо дует ветер… Сироте всего хуже: будь у меня кто-нибудь близкий, я бы так чужих не любил.

— И родные дети не любили бы вас больше, чем мы! — ответила на это Бася.

Услыхав это, пан Заглоба страшно обрадовался: бросив мрачные мысли, он тотчас повеселел и, посопев немного, сказал:

— Ха, глуп я был тогда у Кетлинга, что сосватал вам Кшиську и Баську, не подумав о себе. Тогда еще было время…

Потом, обратившись к молодым женщинам, он прибавил:

— Сознайтесь, что обе вы полюбили бы меня и что каждая предпочла бы идти за меня замуж, чем за Михала или Кетлинга?

— Ну конечно! — ответила Бася.

— Гальшка Скшетуская тоже в свое время предпочла бы меня. Эх! Ничего не поделаешь… Вот это степенная дама, не какой-нибудь сорванец, который татарам зубы вышибает. Ну а здорова ли она?

— Здорова, но огорчена немного: два средних сына убежали у них из школы в Лукове в войско, — сказал Кетлинг. — Сам Скшетуский доволен, что их тянет в солдаты, но мать — есть мать!

— А много у них детей? — со вздохом спросила Бася.

— Мальчиков двенадцать, а теперь пошел прекрасный пол, — сказал Кетлинг.

А пан Заглоба заметил:

— Благодать Божья над этим домом. И всех-то я выходил на собственной груди, как некий пеликан. Этих средних я за уши выдеру, потому что если уж бежать, то бежать к Михалу!.. Постойте, стало быть, убежали Михалок с Яськом. У них там их такая куча, что отец и тот их путал; на полмили от них не увидишь ни одной вороны, всех перестреляли из луков. Да! Другой такой женщины днем с огнем не найдешь. Бывало, я скажу ей: «Гальшка, сорванцы подрастают, надо бы мне новую радость!» Она будто и рассердится, а смотришь: к сроку готово, словно по заказу! Представьте, до того дошло, что если какая женщина детей не могла дождаться, то стоило ей только на время взять платье у Гальшки, и это помогало, ей-богу, помогало!

Все очень удивились, даже замолчали на минуту; вдруг раздался голос маленького рыцаря:

— Баська, слышишь?

— Замолчишь ты, Михал?! — ответила Бася.

Но Михал не хотел молчать: ему пришли в голову разные хитрые мысли, тем более что ему казалось, что, воспользовавшись этим удобным случаем, можно будет уладить и другое не менее важное дело; и он начал, точно нехотя, словно дело касалось самой обыкновенной вещи: