Панджшер навсегда

– Теперь у нас, – пожимая плечами, но не переживая по этому поводу, ответил замполит, – вот это и происходит. А кому было заниматься? Как в апреле с подрыва началось, так с тех пор в роте офицеров один-два, и все.

– Знаю, не удивил. Но ведь ротой командовать надо, как же по-другому?

Скрипнула входная дверь, в образовавшуюся щель просунулась круглая голова.

– Вызывали, товарищ лейтенант?

– О-о, – застонал Ремизов, вскакивая с лавки, – сержант!

Круглая голова вместе с плечами более решительно ввалилась в помещение.

– Товарищ сержант, выйдите из канцелярии и войдите так, как того требует устав!

– Заместитель командира первого взвода сержант Фещук по вашему приказанию прибыл, – после выполнения учебного маневра четко доложил Фещук.

– Значит, все-таки умеешь.

– Так точно, я же полгода в учебке отучился.

– Вот и займись своим взводом, раз отучился, во всем должен быть порядок.

– Есть, – бросив руку под козырек, лихо ответил сержант, а уходя из помещения, удовлетворенно пробурчал себе под нос: – Строгий у нас командир.

К полуночи рота подготовилась к очередному выходу в рейд. Офицеры, оставшись вдвоем, общий язык нашли быстро, и тема, которая их соединила, была тяжелой.

– Черкес, вот ты – замполит, образованный человек, грамотный офицер. Объясни мне, что происходит, почему в Союзе так стыдятся наших погибших, крови нашей, словно она грязная? Нос воротят. Марков рассказывал, там о нас совсем ничего не знают. Люди не представляют, что где-то идет самая настоящая война. Москаль тоже приехал, говорит, на надгробных плитах запрещено писать, что погиб в Афганистане. Нельзя гражданские панихиды проводить… Что же это? Наша служба, гибель солдат, офицеров – позор?

Черкасов ответил не сразу.

– Брось. Родители сына в армию проводили молодым, красивым, живым, а назад он вернулся в гробу. Сын служил стране, защищал страну и погиб, защищая ее. Какой же это позор – погибнуть в бою? Викинги в свое время другой смерти и не признавали. А если какие-то уроды, изображают политическую зрелость, не разрешают с честью похоронить солдата-героя, так уроды они и есть.

– При чем здесь викинги? Эти, как ты говоришь, уроды выполняют свои инструкции, беду человеческую скрывают. Чтобы не волновать людей, страну. Но для тех, кто потерял своих детей, Афган – это и есть беда.

– Политика это. – Черкасов помолчал. – Мы же интернациональную помощь оказываем, а получается, что эта помощь афганцам не нужна. А если наши люди гибнут каждый день, то, может, это и не помощь вовсе? Представляешь, какой можно сделать вывод?

– Не знаю, какой у них вывод. Как будто на нас рассчитывали, как на стахановцев, на победителей. Мы войдем в Афган – и все само решится. Похоже, ошиблись в расчетах. Так нас не в шахту направили, неужели наверху не понимают? Сколько людей полегло! Раненых сколько! А они правды боятся, испачкаться боятся… Как-то не вяжется.

– Понять, конечно, их можно. – Замполит подбирал слова. – Вляпались мы, не подумав. Никто не ожидал такого сопротивления.

– Понять все можно, только зачем? Зачем понимать? Ты газеты читаешь?

– Спрашиваешь… Читать – это моя работа.

– В них же интернациональный долг прет с каждой страницы, а о том, что люди гибнут, – ни слова. Мы кому-то должны, а нам никто? Оказывается, мы в Панджшере все лето проводили армейские тактические учения в обстановке, приближенной к боевой. Еще пишут, здесь наступил мир, а с отдельными бандами афганская армия разбирается сама. Мы, конечно, не вмешиваемся. За что же они нас так не любят?

– Ты сам сказал, что любить нас не за что. Мы не Чкаловы, не Водопьяновы, не «челюскинцы». Мы – не победители, но это полдела. Процесс стал неуправляем. Думаю, там, наверху, потеряли контроль над происходящим. Вон сколько наших вчера погибло… – Его лицо вдруг сжалось, как будто от судороги, покраснело, а на ресницах набухли крупинки слез. Черкасов отвернулся, пытаясь их скрыть.

– Не любят. И ничего не напишут. И никто не узнает. В июне, когда батальон ходил через Пьявушт, в Арзу, накрыли мы одну банду.

Почти двое суток ее по ущелью преследовали, до самых верховьев Панджшера, до перевала дошли, а там Саленко, боец из моего взвода, их в прицел снайперской винтовки засек. Я в бинокль рассматриваю – точно, идут караваном! Но далеко, даже из пулемета не достанешь. Сообщаю командиру полка координаты. Тот прислал пару штурмовиков. Ну, ложится эта парочка на боевой курс, ведущий из двух пушек врезал по тропе, а ведомый следом двумя бомбами зафиксировал, эффектно – я такое только в кино видел. Но кино только потом началось, причем настоящее. В тот же день, к вечеру появилась рота афганцев, чистенькие, аккуратные, в новой форме и – не поверишь – с ними наши кинодокументалисты для съемок фильма о разгроме этой банды. А мы все грязные, небритые, рваные. Так нас специально предупредили, чтобы мы отошли, чтобы в кадр не попали. Мы за этими «духами» почти два дня по пятам шли, загнали на ледники. И тут нам по носу. И обидно, и противно, не знаю, чего больше.