Панджшер навсегда

– Черкес, – Ремизов отозвал замполита в сторону, – вернемся с операции – напьемся. Ты не представляешь, мы с тобой только что сыграли в русскую рулетку.

Результата не было. Вернулись с операции ни с чем. Усачева это раздражало. Для его мартовского настроения всегда требовалось нечто большее, чем привычная, монотонная обыденность. Ну ненавидел он март, что еще скажешь. Возможно, потому, что разучился радоваться приходу весны, не питал несбыточных, но таких красивых надежд, не понимал маленького чуда новой жизни, которое происходит в природе каждую весну. В общем, он давно стал прагматиком и, хуже того, убежденным пессимистом, для которого март – это сырость и слякоть, пляшущее атмосферное давление и приступы меланхолии. Нынешняя обыденность заключалась в том, что батальон лишился еще одной ноги, и сухая строка донесения улетела в штаб дивизии, там любят статистику, так любят, что иногда присваивают ей гриф секретности. Но не в этом случае. Одну потерянную ногу там даже писарь не заметит. Да и Усачев не заметил бы, чего греха таить, поскольку не знал в лицо этого солдата и воспринимал его как «боевой штык», как штатную единицу. Но не было результата! Так зачем же эти чертовы блуждания в горах, эти рейды, от которых потом все суставы болят, особенно поясница, а главное – зачем мы принесли эту очередную жертву?

– Командир, ты прав, толку – ноль. Значит, надо менять угол зрения.

Армия должна быть армией, силой, способной защитить страну, и эта задача дорогого стоит. А мы застоялись, как быки в стойле. Разве мы способны на что-либо большее, если с таким противником разобраться не можем? Если Пакистан с подачи заокеанских друзей захочет прибрать к рукам кусочек нашей Средней Азии, где их родственники и единоверцы обитают, что тогда? Что мы им противопоставим? Римские легионы не отсиживались на зимних квартирах, не наедали животы. То на западе с галлами бились, то с Митридатом – на Кавказе, их на все хватало на одной конной тяге, они находились в постоянном движении, только поэтому и одерживали победы. Римский солдат знал свою идею, наград и денег на него никто не жалел. Мы здесь, на Востоке, как те римляне, завоевываем свой плацдарм. Пытаемся. Но если смотреть правде в глаза, для этого нужны молодые, талантливые и дерзкие полководцы, а что у нас? А у нас одни старики в тяжелых папахах. Мы не на тех поставили. От ленивых не было и никогда не будет проку. Вот в чем проблема, а не во вчерашнем неудачном рейде.

– Начальник штаба, ты меня что, воодушевляешь?

– Хотя бы и так. Кто и где видел войны без потерь? Жаль парня, но как бы мы ни сопереживали, то, что случилось, обыденно. Все мы – обыкновенные чернорабочие.

– Ты так думаешь?

– Тут и думать долго не надо.

– Хорошо рассуждаешь. – Усачев посмотрел исподлобья на начальника штаба и саркастически усмехнулся: – Но на самом деле, мы – ассенизаторы. И с нами не только не считаются, а еще и нос воротят. У нас выпить что-нибудь есть?

– У зампотеха всегда найдется.

– Давай по пятьдесят.

– Я пас, командир.

– Ну да, ты белый воротничок, спортсмен-разрядник. Тебе самогон нельзя, ты бережешь свой нравственный уровень. А я – ассенизатор, мне – можно. И – нужно. Понял? Зови зампотеха, Петрович меня понимает. Во всяком случае не задает лишних вопросов и не учит жить.

– Командир, давай без обид.

– Ладно, так и быть, какие уж тут обиды.

Петрович ввалился в помещение, и в нем сразу стало тесно. Это было не только физическое ощущение, а что-то еще, как будто он заполнял собой, своим духом все пространство от пола до потолка и вносил в него умиротворение и уют.

– Васильч, надо все принимать таким, как оно есть. Так проще.

– Я пытался.

– Нет, не пытался. Это надо не кому-то со стороны, а тебе самому. Мир – дерьмо, и ничего тут не изменишь. Вон, моя техника, БМП, тягачи, в грязи по самую башню – уже не отмоешь, фальшборта рваные, аккумуляторы – половина разбита. «Газоны» из минометной батареи, будь они неладны, тем вообще место на свалке. Но как я их люблю. А ведь я танкист по образованию, сначала тосковал по танкам, по настоящей технике, а теперь привык и к этому хозяйству. Плюнь ты на все.

– Я и плюнул.

– Эт, в каком смысле?

– В прямом.

– Нет, в прямом – нельзя. Я имею в виду, возлюби себя, ну и ближнего своего. Хоть мир – дерьмо, но не враг же, с ним, то есть в нем, еще жить и жить. Вот так-то. Ну, давай по маленькой.

Вкусно хрюкнув и чуть сморщившись, Петрович опрокинул кружку.

– Вот так-то, а жить, оказывается, можно.

– Хорошо пошла? – Савельев сочувственно усмехнулся.

– А то! Ты-то все энтим голландским лимонадом разминаешься, думаешь, проку в газах много. А это натуральный продукт.

За дверью штаба батальона раздался шум. Коротко стукнув для приличия, в дверь влетел Чернецкий.

– Разрешите, товарищ подполковник!

– Ну?

– Минометный обстрел! Разрывы в районе шестой роты, штаба полка и санчасти.

Командир шестой роты на связь вышел.