Панджшер навсегда

Следом за Литвиновым, ведомые чужим приказом и чужим примером, преодолевая такой короткий и такой трудный пунктир своей жизни, выбирались из воронки и бежали саперы. И никто из них не мог сам и сразу преодолеть этот пустячный барьер. Ремизов и его солдаты хватали саперов на последнем шаге, на подходе, и быстро, в четыре руки, отправляли через глинобитную стенку, а те послушно им поддавались, испытывая самую животную радость, оттого что кто-то о них заботился и спасал. Дальше по одному, покачиваясь от усталости и нервного истощения, они брели в тыл, даже не запомнив лиц своих хранителей. Легкораненых среди саперов оказалось двое, тяжелый – только один, тот, что лежал на броне. Вот и танк, дав прощальный выстрел по ближнему гребню, прикрыл свой отход осколками и пылью и тронулся задним ходом, медленно, почти вслепую, выискивая дорогу назад.

– Ну, Кадыров, что тут у нас?

– Все нормально. Наши все целы. Комбат приказал две БМП впереди поставить, чтобы по ущелью могли работать.

– Мурныгин, запроси «броню». – Ремизов опустился на свое прежнее место среди завала камней. – Передай им, наблюдать нижние террасы, огонь вести только по цели.

Близился вечер, обвальный грохот прекратился, над головой посвистывали шальные пули, взбадривая нервную систему, предупреждая о том, что око судьбы не дремлет, а решение командира полка на продолжение боевых действий так и осталось непринятым. В штабе дивизии вызвало опасение упорное сопротивление моджахедов на нашем левом фланге, минирование подступов к горе Бомвардар, наличие укрепленных позиций. С дальнейшим продвижением решили подождать до завтра, чтобы более эффективно использовать свою огневую мощь. Головному батальону дали команду на отход.

– Товарищ лейтенант, нам дают отбой, уходим.

– Куда уходим? Завтра здесь опять будут мины.

– Комбат передал. – Связист пожал плечами. – Это приказ командира полка.

– Ладно. – Ремизов недовольно вздохнул. – Отходим. Давай команду экипажам, пусть возвращаются.

Мурныгин несколько раз запросил выдвинутые вперед машины, их бортовые номера, но ему так никто и не ответил.

– Кадыров, одним рывком к машинам, стукни им прикладом в борт. У них что-то со связью… Пусть отходят, мы – за ними.

Обернувшись к связисту, Ремизов приказал ему оповестить взводы об отходе. Взводы выполнили переданную им команду и, прикрываясь дувалами и деревьями, оставили кишлак. Стремительно вечерело. Выдвинутые вперед машины продолжали стоять на прежних позициях, на запросы не отвечали, и только работающие на холостых моторы и вращающиеся иногда башни говорили, что с ними все в порядке.

– В чем там дело?

Командир оглянулся в сторону позиции своего сержанта, все еще ожидая доклада.

– Кадыров, ты сделал, что я приказывал?

– Там невозможно пройти, там стреляют… – И после недолгой паузы добавил. – Команды легко отдавать.

Он говорил, не поворачивая головы, не глядя в глаза, спокойно, с расстановкой, с достоинством эмира, его орлиный профиль подчеркивал важность сказанных слов. Но за его словами Ремизов услышал только неистребимый чеченский акцент, как будто подчеркнутый приглушенными интонациями. Любой другой солдат – русский, белорус, башкир – давно выполнил бы команду, потому что здесь каждый отвечает за каждого.

– Я не понял. Ты что? Ты их не предупредил? Их же сожгут. И мы им ничем не поможем. Нас на весь кишлак четверо осталось. Ты хочешь, чтобы я послал Ерофеева, самого молодого? Ну, что ты не отвечаешь?

Кадыров продолжал молчать, все так же с достоинством глядя перед собой и оберегая осколки своего самолюбия.

– Так ты струсил? Ты просто струсил?

– Я не струсил! – мгновенно все напускное, надменное исчезло, осталась голая реакция и страх быть униженным. Искривилась нижняя губа. Слова Кадырова звучали жестко, а акцент стал раздражительным и резким, отчетливым. – Я никогда не трусил, я не знаю, что это такое!

Что может быть хуже для командира, чем потерять управление? А Ремизов потерял. Изживая из себя последний налет простодушия, он понял или почувствовал, что сейчас, когда есть из кого выбирать, можно полагаться и на этих зажигательных кавказцев, и на дембелей, которые демонстрируют удаль по статусу, но… Но когда припрет к последнему рубежу, когда останется последний выбор – жить или умереть, что тогда? А разве есть другой ответ? Ведь он сможет положиться только на своих русских солдат, русских по духу, независимо от их возраста и призыва, не потому что они дерзкие и сильные – потому что они стойкие. Потому что лучше них никто не знает, что такое один за всех и все за одного. Откуда бы у нас взялась такая героическая история, если б это было не так?

Ну это, когда припрет, а сейчас ротный не собирался вызывать сюда Данилова, Ерофеева, Бугаева и подчеркивать, что их риск, их жизнь дешевле.

– Что же ты делаешь, Кадыров? Ты единственный в роте, кто награжден орденом. – Слова, произнесенные вполголоса, с глухим шелестом, вливались в уши сержанта, как черная свинцовая лава. Ремизов сам представлял его к награде, и теперь он чувствовал стыд. – Смотри, чеченец, как это делают русские.