Панджшер навсегда

Все это время, пока шел напряженный разговор, Гайнутдинов стоял в стороне и слышал лишь обрывки фраз, но интонации уловил точно. Мимика его лица не выражала ничего, а внутри растекалось тепло одобрения: молодец, старлей, сечет фишку.

Кишлак наконец-то закончился, остался последний дом. Усевшись посреди двора на пне, Усачев старался лучше рассмотреть обстановку, любая страна начинается из семьи, из дома. Если поймешь капельку морской воды, ее вечно меняющийся образ, поймешь и все море.

Солдаты несуетливо и уже обыденно выворачивали наизнанку домашний скарб, ротный принимал доклады. «Справится, – мимоходом подумал о нем комбат, – лишь бы не заносило на поворотах». Под его ногами посреди двора журчал выложенный камнем арык с горной водой, до предгорий здесь рукой подать. Добротно все устроено. Если у кого дом – крепость, так это у афганцев, отгородились пятиметровыми стенами от прочего мира. За эти стены им и выходить не надо, все вращение жизни вот тут, перед глазами, – и огонь, и вода, и хлеб, и оружие, и жены с детьми.

В тени под навесом неподвижно сидела молодая женщина. Она не обращала внимания на чужих солдат, безучастно смотрела перед собой, воспринимая происходящее как испытание, данное Аллахом. Усачев оторвал взгляд от ручья. Хорошо одета, даже изысканно для этого кишлака, судя по тому, что он уже успел увидеть в других домах. «Завтра пойду с четвертой ротой, надо Аликберова посмотреть, начальник штаба вечером доложит, как у него идут дела, но надо иметь и свое мнение». Густые черные волосы небрежно спадали на плечи, их так же небрежно прикрывала черная с люрексом косынка. Лицо открыто. Женщина была непозволительно красива, и Усачев наконец-то это заметил. Он испытал внезапный прилив восхищения и потому с нескрываемым интересом продолжал рассматривать это прекрасное творение природы. Их взгляды встретились и задержались, он не смог оторваться от ее удивленных, любопытных глаз, но вдруг в мгновение они отразили неподдельный испуг: ни один мужчина в этой стране не мог так смотреть на женщину, ни одна женщина не имела права ответить на такой взгляд. В спешке юная азиатская дева набросила на лицо косынку и отвернулась.

Гайнутдинов вытащил или, точнее, выволок из проема двери, из темноты на свет, прятавшегося в глубине дома афганца. Мужчина недолго щурился, а потом выражение его лица стало отчетливым и выразительным. Злоба. Глухая неприкрытая злоба. По виду ему было лет сорок-шестьдесят, точнее Усачев определить не мог, оставалось теряться в догадках, судя по крепким плечам и осанке – сорок, судя по морщинам на шее и лице – шестьдесят. Гго руки связаны за спиной жгутом, он не сопротивлялся, но тяжело молчал, его тело побеждено, душа – нет. Взгляд, полный ненависти, распространял вокруг себя ауру войны. Это и была война.

– Товарищ подполковник, мы его в подвале нашли, связали на всякий случай, крепкий парень и смотрит, как волк.

– Спроси, почему он прятался и почему так смотрит. Хусейнов, давай, переводи.

Тот бросил несколько фраз, в ответ – тяжелый взгляд из-под сдвинутых бровей и упорное молчание.

– Мы выполняем свою работу может быть, мы его обидели чем-то?

И снова молчание.

– Проверьте документы. Надо разобраться, кто он такой.

– Документов нет.

– Ладно, заберем его с собой, сдашь его «хадовцам».

Непозволительно красивая женщина бросилась к Усачеву, упала на колени, обхватила его ноги и устремила к нему умоляющий взгляд. Из ее испуганных глаз текли крупные слезы, сбивчивые непонятные слова натыкались друг на друга, в них отразился страх. Никто и никогда не просил так Усачева, никогда он не видел таких слез. Но он остался холоден, командир не должен отменять своих решений, даже если об этом просит женщина.

– Хусейнов, что она говорит?

– Это ее муж. Говорит, что он тяжело болен, безумен, не понимает, что делает.

– Он ничего не делает, он просто нас ненавидит. Мы не будем его убивать, сдадим местным властям. Переведи.

И после сказанных слов женщина не унималась.

– Она говорит, что «хадовцы» живым его не отпустят, убьют.

– Поздно, милая, не проси. – По его лицу пробежала тень раздражения, но взгляд тут же обрел твердость, решение принято. – Все в руках Аллаха, ты это знаешь лучше меня.

Письма? О, это осталось в какой-то другой жизни, когда он, московский курсант, грыз гранит военной науки и жирный дерн на полигонах средней полосы России. Это была любовь. И это были письма о любви. И надо же, все растрачено за эти трудные, как пересеченная местность, за эти быстрые, как росчерки трассирующих пуль, годы военной службы. Они все тогда любили, мальчишки – девчонок, девчонки – мальчишек, это такой возраст, когда нет ни камней в почках, ни камня за душой. Время необъятных возможностей и есть время любви!