«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Возможно, само руководство в этом и не виновато, ибо в момент выбора чаще всего замечаются фигуры, как бы от бога рожденные для непрерывного подъема вверх, — по внешнему виду. Недаром еще Аристотель говорил: «Красота зрелого возраста заключается в обладании телом, способным переносить военные труды, и наружностью приятной и вместе с тем внушительной».

Так что с помощью чуингама убивался и четвертый заяц: на скулах капитана Зернова постепенно проявлялись впечатляющие волевые желваки.

В результате капитанская каюта крупнотоннажного рудовоза «Затонск» заблагоухала всеми сортами жвачки, которая закупалась блоками и россыпью, и, рассматривая по утрам, в полдень и на сон грядущий в зеркале зубы и скулы, Зернов удовлетворялся и вдохновлялся все пуще. Он стал разнообразить резинку, как состоятельная дама разнообразит белье. К примеру, на понедельник полагалась освежающая «Мятная», на вторник — деловая «Кокосовая», в среду можно было порезвиться «Супербазукой» или «Дэнди кэптен» с татуировкой, к субботе береглась нежно-розовая «Wild strawberry», то есть «Земляничная»…

График жевания постепенно уплотнялся, и, наконец, Семен Степаныч в кают-компанию стал выходить так: садился в свое кресло, закладывал, как обычно, за галстучный узел накрахмаленную салфетку, вынимал резинку из-за щеки и укладывал ее слева от себя, а после еды, прополоскав рот компотом, снова брал жёву с блюдечка, оглядывал ее со всех сторон, словно драгоценность, и запускал в рот. Что и говорить, какой эффект это производило!

Чинный кают-компанский стол начал постепенно пустеть: сначала слева от капитана, потом справа, так что в конце концов вместе с Зерновым столовались обеспокоенный его поведением доктор и четвертый штурман Женя, которому надо было расти.

Заметив опустение кают-компании, Зернов спросил доктора:

— Что все это значит?

— Вы же сами знаете, Семен Степаныч, — туманно ответил доктор, — штурмана сидят у нас по одну сторону стола, механики — по другую, у всех механиков — дочери, у штурманов — сыновья, потому механики любят томат-пасту, а штурмана ее презирают… Затянулся рейсик… Общественные организации очень сильно обеспокоены, а?.. Надо бы медосмотр проходить… Успеем за стоянку?

— Да! — энергично ответил Зернов, закидывая резинку в пасть и поднимаясь. — Успеем. All right. Все верно.

Действительно, все было более чем верно: штурмана презирали томат-пасту, у него у самого лично было двое сыновей, и рейс затянулся непомерно: три захода на Европу, потом Великие озера, Нью-Орлеан, Италия — и на тебе! — вместо своего родного — балластом на Роттердам, а оттуда с трубами для газопровода Уренгой — Помары — Ужгород — на Север. Зачем?!

Семен Степаныч ничего не имел против проекта «газ — трубы», решительно наоборот, но ведь Новый Порт в Обской губе, куда они предназначались, уже давно и намертво замерз, и трубы могли бы спокойно полежать до лета где-нибудь поюжнее, поближе к семьям… East or west but home is best, — Восток или Запад, но дома лучше!

Но! — остановил себя Зернов, — капитан обязан обеспечивать выполнение рейсовых заданий, рентабельную работу судна, — требует раздел «Обязанности капитана» Устава службы на судах морского флота.

В том-то и была закавыка: семьи, точнее — жены, кто соскучился, могут приехать и в Мурманск, а вот план рейса и, соответственно, план года трещали.

Дело в том, что в Роттердаме, предельно затосковав, Семен Степаныч сдал судно старпому и трое суток жевал жвачку, запершись в каюте. В итоге погрузка закончилась двумя сутками позже плана, и капитан Зернов, очнувшись в штормовом Северном море, стал наверстывать время. Увы, оно наверстывалось слабо, несмотря на то, что держали самый полный ход и Норвегию огибали уже по пятам уходящего на восток циклона. ETA — ожидаемое время прибытия — в неближний Мурманск все отодвигалось и отодвигалось, а на носу был Новый год. К тому же и пароходство грозно требовало прибыть в порт назначения до конца текущего года и снять в зачет плана хотя бы одну трубу.

Семен Степаныч лично бегал от локатора к карте, гонял циркуль туда и сюда, пока окончательно не удостоверился, что можно давать ETA к лоцманской станции на 20-00 тридцать первого декабря, и ни четвертью часа раньше.

Речи о зачетной трубе и быть не могло. И о премиях — тоже. Катая на скулах желваки, капитан Зернов сдержанно вымеривал шагами свою каюту от борта до борта, пока маяк Сеть-Наволок у входа в Кольский залив стал не просто подмигивать зелено-красным пробуждающимся оком и не мерцать, подобно иллюминации на новогодней елке, а, заполняя каюту, бросать истерзанного всеми климатическими зонами Семена Степаныча из огня во мрак и холод и обратно.

Тогда он насыпал жвачки в карманы походной капитанской куртки (была пятница, поэтому использовался голландский вариант «Ореховой»), надел фуражку работы известного международного мастера Жорниста из Одессы и поднялся на мостик.

В темной рубке невидимо передвигались штурмана, светились приборы и так же темно поблескивали восточные глаза и наголо побритая голова рулевого Мустафы Мефистоева.