Паника в Борках

— Если вы произнесли слово «расплата», графиня, то присудите же ему достойное наказание, а не награду, каковою является ваше общество, и когда вы перестанете нуждаться в провожатом, передайте его в полон красавице-хозяйке, чем заставите молить за себя Бога многих и многих преступников!

— А я, превращаясь из обвинителя в просителя, умоляю Елену Николаевну придумать достойное наказание вам, князь, за ваше злое пожелание мне!

— Как так? Плен у такой красавицы, как наша хозяйка, вы, господа, называете наказанием, — с шутливым возмущением воскликнула Дарская.

— Графиня, бесспорно, ослепительно хороша, но…

— Вот всегда так. Восторгаются ее красотой, умом, грацией, обаятельным обращением и оканчивают обязательным «но». Уведите его, графиня, и по миновенении надобности, в самом деле, передайте нашей очаровательной хозяйке, чтобы он или отказался от своего «но», или уж не ставил бы за ним точек, а ясно и определенно формулировал бы его значение!

В роскошном уголке, стены которого видели трагическую кончину жены Ромова, собравшееся общество невольно заговорило о сравнительно недавнем преступлении и его жертвах.

— Ни за что не согласилась бы жить в этом доме, — заметила княгиня Вольская, — мне кажется, что от стен и сейчас еще слышен запах крови. Здесь почти в каждой комнате лежал труп!

— Да, — улыбнулся Зорин, — даже чердак, превращенный в антресоли с прекраснейшей биллиардной комнатой, напоминает мне повесившегося там денщика!

— Вот чему я должен приписать выигранную мною партию у такого игрока, как вы. Очевидно, вас так охватили воспоминания, что вы не могли сосредоточиться на биллиардных шарах!

— Вам ли говорить о случайностях моего проигрыша, г. Данилов; с моей стороны было дерзостью сражаться с вами, признанным королем биллиардной игры!

— Что за фантазия, господа, играть на биллиарде, когда дом полон интересных барышень и дам. Я ушел было в этот уголок дать отдых моим старым глазам, а здесь, оказывается, ослепительно светит солнце, — поклонился в сторону Вольской Висс.

— Вас, ваше превосходительство, ослепила своей красотой, конечно, прекрасная хозяйка дома, которую вы встретили, входя в эту комнату; и вам все еще светят оставленные ею лучи. Признайтесь откровенно, — отпарировала его несколько тяжеловесный комплимент Вольская.

— Графиня Бадени, действительно, ослепительна, — вмешалась в разговор все время молчавшая старая княгиня Апухтина. — Если бы не ее кроваво-красные губы и не острые нижние клыки, жутко поблескивающие при улыбке, я бы сказала, что она, как две капли воды, похожа на одну мою знакомую княгиню, но та, слава Богу, покоится уже в земле и даже не оскверняет своими остатками склеп славного старинного рода, которому причинила столько беды.

В комнате водворилось молчание. Все догадались, какой славный род вспомнила Апухтина.

В это время на мостике искусственного пруда остановились m-lle Дурново и Захаров.

Молча любуются они отражением света в воде.

Пруд находится в самой глубине большого сада. Сюда мало кто из гостей заходит, а звуки музыки долетают ласкающими мягкими тонами.

Притихшая, задумавшаяся Надежда Михайловна нежно прижалась к своему жениху.

Хорошо им здесь вдвоем.

Над ними в синем небе мигают звезды; у ног, в уснувшем пруду, тихо плещутся потревоженные необычным светом рыбы, а главное, полное отсутствие посторонних людей.

— О чем вы думаете, Владимир?

— Какой странный вопрос, дорогая, когда я здесь с вами!

— Я тоже здесь с вами, а однако сейчас упорно думаю… угадайте о ком?

— Уверен, о Прайсе. Это ваше слабое место, Надин, и, вероятно, для вас отравлен сегодняшний праздник тем, что Прайс является как бы его вице-хозяином?

— Это правда, я неприятно поражена его родством с графиней Бадени, но…

— Надин, родная, и вы произносите это «но», а знаете ли, что теперь почти все стали злоупотреблять этим «но», сопровождая им имя графини. Нашлись даже остряки, которые прозвали ее «графиней Но».

— На этот раз вы ошиблись; мое «но» не имело многозначительных точек и того загадочного значения, которые многие почему-то связывают с именем графини; я только остановилась, подыскивая более точное определение того, что меня в ней поражает.

— Что же, нашли теперь более точное определение?

— Да, меня поражают ее губы; не находите ли вы, что они имеют такой вид, точно только что вымазаны свежей кровью!

— Эта кровь называется…

— Краской, вы думаете. Нет, у нее губы не крашеные, а именно кровавые; приглядитесь!

— Слушаю, моя дорогая, а вы обещайтесь прогнать с вашего лица эту тучку какого-то грустного раздумья.

— Опять ошибаетесь, Владимир. Это вовсе не грустное раздумье, а моя обычная интуитивная способность предчувствовать грядущую беду или опасность!

— Да сохранит нас Бог от этого!

— Да сохранит, — тихо повторила за ним Надежда Михайловна. — Но мне почему-то становится жутко.

— Тогда вернемся поскорее к людям, к свету и танцам; авось, они разгонят мрачные предчувствия.

— Хорошо, идем к людям. Сегодня весело, светло, шумно; интересно, что-то нам принесет завтрашний день?