Паноптикум

Но этой ночью Вит предпочел бы слушать привычную мантру, чем тонуть в отголосках скрипичной мелодии. Едва он закрывал глаза, перед внутренним зрением представал образ музыкантши из дома напротив, и воображение, блуждающее на грани сна и яви, дорисовывало ей ведьминские, демонически привлекательные черты. Нечесаные волосы шевелились, как змеи на голове Медузы Горгоны, а грубоватое лицо становилось ликом мученицы со средневековой фрески – приоткрытые в шепоте-молитве губы, возведенные к небу глаза, созерцающие нечто вне нашего мира…

Витом владело наваждение сродни влюбленности, но менее острое и более осмысленное. Он хорошо знал это чувство. С ранней юности, когда человек открывает в себе способность выносить суждения о мире и людях, Вита Стеблевского пленяла красота безумия. Человеческие души представлялись ему шкатулками, в которых спрятаны невиданные сокровища. Как девочки извлекают из шкатулок кольца и серьги, ожерелья и браслеты, перебирая их и любуясь блеском бусин, так он завороженно изучал причудливые образы, порожденные людским разумом. Взрослея, Вит понял, что психиатрия – единственная вотчина, где он найдет пищу для своего падкого на загадки и парадоксы ума. Галлюцинации и мании, сексуальные девиации и бредовые расстройства – все это он фиксировал в памяти, собирая то, что про себя любовно именовал коллекцией бабочек. Добавить бы в коллекцию и скрипачку… Поговорить с ней, потянуть за ниточку ее слов и заглянуть глубже, в самую бездну. Покопаться в подсознании, препарировать сны, разобрать на винтики страхи, узнать наконец, о чем тоскует скрипка в нежных руках…

«Ты не психиатр, придурок, – ехидничал внутренний голос. – И не психотерапевт. Ты не имеешь права лечить ее. Наверное, она уже наблюдается у кого-то. И это не ты. Забудь».

Другой голос был умный и ласковый. Он напоминал, что в поселковой больнице нет психиатра и некому будет помочь в случае чего. Убедиться, что все под контролем и девушка получает необходимое лечение – профессиональный долг медика. Просто убедиться…

Так Вит и провел ночь, переругиваясь с двумя половинками своей расколотой души. Отключился он только к рассвету и нырнул сразу в фазу быстрого сна. Ему приснилась пушистая рыжая лисица: он бродил с ней по лесу, гладя шелковистую шерстку, а та лизала ему руки и давала почесать мордочку, пока вдруг не вцепилась в бедро, выгрызя кусок мяса. Вит повалился оземь, с ужасом глядя на белеющую среди вырванных жил кость, и над ним склонилась, укрыв шатром волос, бабочка-скрипачка. Он надеялся, что девушка перевяжет рану, но та лишь нежно провела смычком по кровоточащей плоти и произнесла:

– Только те, кто любят, причиняют боль. – Она откинула с плеч волосы, показывая синюшную полосу, пересекающую шею. Полосу, которой там никак не могло быть.

И только тогда Вит закричал – но из его рта вырвался поездной гудок.

Несколько минут он пролежал неподвижно, парализованный страхом. С потолка лупоглазо таращились пятнышки плесени, и расфокусированное зрение заставляло их выписывать восьмерки. Удаляющийся стук колес сливался с рваным сердечным ритмом. Наконец Вит оправился настолько, чтобы схватиться за телефон. 6:45. Электричка всегда отправляется в это время.

В девять смена – пытаться уснуть снова бессмысленно. Вит оторвал тело от постели – резко и болезненно, как пластырь от кровоточащей мозоли, – и пополз на кухню за дозой кофеина. В черепушке перекатывались бильярдные шары. Раньше было легче. Проснуться после ночного кутежа, сунуть башку под холодную воду и волочиться к восьми на пары. Перетерпеть их, спасаясь аспирином, вернуться в общежитие, сесть за книги, а потом еще отработать ночную смену санитаром. Тогда, на кофе и адреналине, все получалось легко. Может, дело даже не в кофе. По жизни Вита вела его одержимость – одержимость лепидоптеролога, который пойдет на все в погоне за редкой бабочкой. Одержимость позволяла ему учиться на пятерки и параллельно работать, годами урывая не больше пары часов сна в сутки. Но Виту уже не двадцать. Неумеренное курение и самоедство подорвали его здоровье. Теперь он лишь тень самого себя, которая бежит, едва увидит хоть лучик света. Наверное, поэтому Вит так зациклился на бабочке-скрипачке: она будит в нем воспоминания о себе прежнем – увлеченном работой, полном амбиций… Только живут бабочки недолго. А алые паруса мечты, потаскавшись по жизненным бурям, превращаются в грязные красные тряпки, на которые только злишься, как бык на арене корриды.