Пансионат

Он протянул ей руку, она ухватилась за нее обеими ладошками и повисла, раскачиваясь, как цепкий маятник, поджав ноги. Шаркнула подошвами об асфальт, приземлилась и засеменила рядом, подлаживаясь под его слишком большие размашистые шаги. Михаил спохватился, сбавил темп. Я гуляю с ребенком. Это моя дочь, моя родная девочка; черт возьми, почему же, находясь рядом с ней, вместе с ней, вдвоем, я никогда не чувствую себя свободным, спокойным, счастливым? Почему — всегда напряжение, неясная угроза со всех сторон, неодолимый страх неизвестно перед кем и за что?! Какие-то жалкие два дня в месяц, выгрызенные с огромным трудом, в нечеловеческом долготерпении и запредельном напряжении сил — почему у меня отнимают даже это?!!

Мобильный молчал. Михаил все еще сжимал его в кармане свободной рукой, взмокшей настолько, что трубка на ощупь казалась склизким и отвратительным животным, норовившим выползти из пальцев. И когда навстречу попался мусорный контейнер, концептуальное произведение городского экстерьера с круглой пастью, ощетиненной спиралью крючкообразных зубов, — он внезапно выудил эту мерзость из кармана и точным броском запустил внутрь.

Загрохотало утробно и гулко, словно и вправду провалилось ко всем чертям.

— Ой, — с тихим восхищением прошептала Карина. — А что ты выкинул?

— Да так, одну ерунду, — отозвался он со внезапной безмятежной легкостью, как если б избавился в одночасье от всемирного тяготения. — Слушай, Кара, а хочешь, мы с тобой сейчас уедем?

— Куда?

— В дальние страны. Только мы вдвоем, без никого. Ты как, за?

Она несколько раз кивнула, хлопнула загнутыми ресницами, а потом долго-долго посмотрела ему в лицо — и в избытке чувств, не выговариваемых вслух, сунула в рот указательный палец.

(настоящее)

На крутом подъеме, когда у него уже сбивается дыхание, Карина вдруг начинает выкручиваться, отталкивать ладошками его грудь, чувствительно наподдает носком ботинка ему в живот — все это без единого звука, сосредоточенно глядя куда-то за отцовское плечо. Михаил спускает ее с рук. Дальше она идет сама, карабкается по выщербленным ступенькам, закусив нижнюю губку. Молчит.

Она теперь почти все время молчит. И это сводит с ума даже вернее, чем ее сегодняшнее исчезновение перед рассветом.

— Кара, — говорит он негромко, почти умоляюще.

Она не оборачивается. Черный затылок, взъерошенные птичьи перышки на фоне золотого кустарника.

— Где ты была? — это давно уже не упрек, а отчаянный вопрос, окрашенный преувеличенным интересом. — Видела что-нибудь интересное?

— Мертвую девушку.

— Карина, — он почти стонет сквозь зубы, — ну почему ты вечно выдумываешь… такое?

— Какое?

— Страшное.

— Я не выдумываю.

Она поднимается по дорожке, легкая, не знающая ни усталости, ни земного притяжения. Михаилу все время хочется взять ее за руку — чтобы не пропала снова, не растворилась в воздухе за ближайшим же поворотом, перекрытым роскошной веткой с пурпурными листьями… и чтобы схватиться хоть за что-нибудь, за соломинку, опору, буксир. После безумного метания по парку без дороги, системы и смысла у него совсем не осталось сил. Но это неважно, главное — что она нашлась. И теперь…

— Ты проголодалась? Кушать хочешь?

Она молчит.

— Завтрак скоро.

— Она утонула, — безразлично говорит Карина. — А может, мертвая упала в море. Я не знаю.

Теперь молчит уже он. Дорожка становится чуть более ровной, но все равно подъем ощутим, на каждом шагу болят икры, из саднящего горла шумно вырывается дыхание. Как он, Михаил, выглядит со стороны, лучше и не думать. Перед завтраком придется подняться в номер, хоть немного привести себя в порядок. И все-таки, какое немыслимое счастье, что с Кариной ничего не случилось. Что она жива — и здесь, со мной. Со всем остальным попробуем как-нибудь постепенно справиться.

За следующим поворотом перед ними вырастает корпус. На веранде какое-то движение. Последний пролет ступенек кажется непреодолимым, но Карина взлетает по лестнице легко, словно скользит по перилам в обратном, фантастическом направлении, и Михаил, сцепив зубы, поднимается за ней. Сверху за ним наблюдает высокий мужчина, веснушчатый, с шапкой темно-рыжих волос над простоватым лицом. Их взгляды пересекаются, мужчина здоровается коротким кивком, и Михаил кивает в ответ.

По веранде носятся дети, двое, брат и сестра, их родство друг с другом и с отцом зримо и навязчиво бросается в глаза. Дети то гоняются друг за другом, то заглядывают в окна, то влезают на парапет, опасно перевешиваясь через перила. Мужчина пасет их спокойно, без окриков и резких движений; потому что ему есть с кем разделить ответственность, с неожиданной обидой думает Михаил, потому что у них тут и мать. Хотя еще неизвестно, что на его месте предпочел бы он сам… его передергивает. Не стоит об этом.

Карина смотрит. Она стоит неподвижно, раскинув руки вдоль перил, и только черные глазищи двигаются туда-сюда, провожая детей в их неудержимом броуновском движении. Ей интересно. Впервые за все последнее время, остро, до боли ощущает он, ей интересно хоть что-то.