Пантанал

Натягиваю плетенки на босу ногу и выбегаю. У подъезда никого. Предгрозовой ветер со все наливающейся силой шумит в ветвях деревьев, гонит вдоль бордюра пыльную муть. Где же Санек?

И тут мальчонка выскакивает из-за угла дома, напротив. Шортики развеваются на худеньких ножках, он напуган. Увидев фигуру у своего подъезда растерянно тормозит. Через секунду радость узнавания, ножки работают с утроенной скоростью.

Все это было в реальности. Уходя, супруга бросила обидные слова, в смысл которых я вникал уже потом. Днями и неделями. Смаковал месяцами.

— Ты был плохим отцом! — говорила она, словно словами по щекам хлестала. — Ты никогда с ним не занимался! Ты даже не смог выбить ему инвалидность!

Достала она с этой инвалидностью.

Хотя штука довольно выгодная. Освобождение от армии опять же. Как раз в Африке Фаланга выступила в очередной раз.

Я довольно подробно запомнил главного детского врача, ведающего выдачей индульгенций. У Санька обнаружились серьезные проблемы, инвалидность 50 на 50, можно дать, можно и не давать на усмотрение врача. Я бы дал. Ребенок все-таки, послабления лишними не будут. Врач думал не так.

Стервозная баба в белом костюме, выглаженном с эсэсовской аккуратностью, взяла пачку бумаг, которые мы с супругой месяцами оформляли-и изорвала прямо при нас.

— Симулянты! — кричала она. — Развелось вас тут! Бюджет не резиновый! Стыдитесь! А сейчас уходите некогда мне с вами заниматься у меня есть дела действительно важные!

Я не знаю, какие у нее были еще важные дела, кроме прямых обязанностей. В тот раз мы так и ушли ни с чем, Санька потом пришлось спасать от Африки по-другому.

Дома меня ждал грандиозный скандал.

— Почему ты не достал свои корочки? — кричала супруга в истерике.

Я и сам не знал, почему. Дело ведь совсем не в принципиальности.

Ведь сейчас я собирался их использовать отнюдь не в направлении торжества гуманизма.

Париж. Аэропорт Бове. 26 июня.

В Париже, едва в аэропорту я миновал коридор «Только для русских!»

меня встретил пресс-секретарь комендатуры Егор Подольников. Мужчина лет 40-ка, жизнерадостный, довольный жизнью, со столичным лоском, в безликом гражданском костюме. Сорочка с фиолетовым галстуком, про который ему наврали, что выглядит не вызывающе.

— В гостиницу? Желаете привести себя в порядок? — спросил Подольников.

— Хлебное место, приятель? Встретил, привез, а остальное время наслаждайся Парижем?

— Вы что-то сказали?

— В комендатуру. Хотелось бы ознакомиться с материалами дела.

— Отлично.

У этого парня и им подобным всегда было все отлично.

Париж встретил солнцем и легкими перистыми облаками. Все, как всегда. Узкие улочки. Нарядные веселые люди, так и не понявшие, что их в очередной раз завоевали.

Порядка стало больше. Мигранты на улицах исчезли как класс. Да подняли из Сены полузатонувший крейсер. И тогда, и сейчас я так и не понял, как он туда заплыл и главное зачем.

В Елисейском дворце Подольников передал меня дежурному офицеру и с невообразимым облегчением отбыл. Что дальше его не касалось. Повезло парнишке с непыльной работенкой.

Дежурный, молодой парень в форме старлея, не задавая лишних вопросов вбил в ноут командировочные данные.

— На площади слишком много мусора. У вас дворников нет? — спросил я.

— Вопросами уборки у нас занимаются другие люди, — сухо ответил он. — Почему вы спросили?

— Люблю наживать себе врагов.

— Давно не были в Париже?

— 100 лет.

— Это не шутливый вопрос, товарищ майор. Все будет зафиксировано.

— Не был с тех самых пор, как меня выперли пинком под зад.

Впервые он посмотрело на меня с интересом.

— Вы хотите, чтобы так и было записано?

— 4 года.

— Отлично. Вам в 209 кабинет. Вас уже ждут. Дежурный вас проводит.

— Я и сам дорогу найду.

— Проход без сопровождения по комендатуре запрещен по инструкции.

— Пугливые вы стали, однако за 4 года.

— Не понял.

— Благодарю за сотрудничество.

Я думал, что не все так плохо, но, когда переступил порог 209-го понял, что ошибался.

За столом в аккуратном костюме, подчеркивающим сиськи 5-го размера, сидела следователь прокуратуры Татьяна Коликова.

С Алкоголиковой мне приходилось сталкиваться и до этого. Наша вражда стала заложником конкуренции между СК и прокуратурой. Прокуратура подержала победу, подчинив себе СК, но вражда лишь усилилась. Алкоголикова оказалась способной тварью. Она возненавидела меня с первого дня и грозилась посадить за любую промашку. Как не посадила до сих пор, так и осталось для меня загадкой, потому что, как и у всякого работающего, промашек у меня имелось без счета.

— Какие люди? Жека? — губы ее искривились в подобие змеиной улыбки, при условии, что змея могла бы улыбаться.

Я еще не говорил, но у нее совершенно мертвые глаза. Красивые, четко очерченные, но совершенно мертвые, неподвижные и страшные.

Наверняка, тот, то об этом упоминал при ней, сразу получал срок в колонии строго режима.

— Не надо ломать себя, Татьяна Афанасьевна. Вы никогда не называли меня по имени, так что не стоит и начинать.

— Отлично Евгений Павлович. Значит будет работать вместе?

И тогда я представил, как эта крашеная сучка начнет контролировать каждый мой шаг, и сказал: