Пантелеймон Романов

— Выбирай любой, — сказали мужики, сидяна траве, — как нашу водотечь перейдете, так и лупи. Только на бумажке проставляйте.

— Это, значит, до самого того дуба ваш?

— Нет, там уж другая власть, там Измайловский.

— Да, бишь, Измайловский… А от дуба Щербаковский.

— Нет. от дуба опять Измайловский: водотечь петлю там делает…

— Ну, прямо голова кругом идет, — сказал кузнец.

На. деревне собирались ужинать, а посланных за лесом все еще не было. Наконец кто-то крикнул:

— Едут!..

Все вышли навстречу. Ехали пустые подводы.

— Что ж вы, черти?

— Что ж, пол-уезда, должно, изъездили. «Черти»… — передразнил Андрюшка и, сойдя с дрог, стал снимать с себя ленты патрон.

— Наш комитет только до водотечи касается, — сказал кузнец, ни на кого не глядя и отпрягая свою лошадь.

— Всякая власть имеет свои пределы… — сказал Сенька, подмигнув и отряхивая полы от пыли.

— Давай бумажку, — сказал председатель, некоторое время посмотрев на них. Кузнец подал бумажку. Председатель долго смотрел на нее.

— Что за черт, — сказал, наконец, председатель. — Где же тут… По постановлению… отправлены в Рожновский… тут замазано… в Ломакинский.

— Так, так, — сказал кузнец, — выше поднимайся, — и показал своим кривым пальцем.

— По постановлению — в Щербаковский… по постановлению — в Слободский…

— В девяти лесах были, — сказал Андрюшка, освободившись от патрон и держа их в руке, как пахарь, отпрягши лошадь после трудового дня и разговаривая с соседом, держит в руках снятую сбрую.

— То-то вот, умные головы… достался им лесок — вали на дрова. Коли начинать, так прямо с него.

— Ас чего же было начинать? — спросил недовольно председатель, все еще смотревший на бумажку.

— С чего другие начали, с того и нам надо было. По крайней мере, и с лесом были бы, и с дровами.

Все почему-то посмотрели на помещичьи строения и ничего не сказали.

1918

Глас народа

Разнесся слух, что комитеты будут уничтожены и вместо них организуются советы. Из Москвы с завода приехал Алексей Гуров и каждый день собирал около себя молодых солдат, вернувшихся с фронта, и говорил с ними о чем-то.

Старые члены комитета, в особенности лавочник, ходили встревоженные. Лавочник, поймав кого-нибудь на дороге, говорил:

— Что делается!.. Только было начали налаживать, а они теперь все насмарку пустят. Ведь эта голытьба окаянная сама никогда ничего не имела и других теперь хочет по миру пустить.

Прежде, когда лавочник был председателем, он был строг и недоступен, и у мужичков уже начало накопляться недовольство им. Но теперь он стал такой хороший и разговорчивый, что все растрогались и говорили:

— От добра добра не ищут. Нам новых не надо.

— Ведь они все разбойники, — говорил лавочник, — ведь у них ни бога, ничего нет.

— Это верно, о боге теперь не думают.

— И потом, нешто они дело тебе понимают! — продолжал лавочник. — На кажное дело нужна особая специальность, а они, кроме того что глотку драть, ни на что больше не годны.

— Это что там…

— Мы трудились для вас, можно сказать, все начало положили, они хочут готовенькое подцапать, а нас долой. Правильно это?..

— Кто там хочет! — послышались голоса. — Мы выбирали вас, значит — наша воля. Нам нужны дельные, одно слово, чтоб человек основательный был. А это что. Голытьба! Так она и всегда голытьбой будет, не хуже этого Алешки. В пальто ходит и думает… Когда только этот корень окаянный выведется!

— Значит, поддержите? — спрашивал лавочник.

— Не опасайтесь. Мы за вас, как один человек, поднимемся… Глас народа, брат, одно слово. Раз уж мы выбирали, на вас положились, значит, крышка.

— А то придут какие-то голодранцы, у которых материно молоко на губах не обсохло, и пожалуйте, выбирайте их.

— Силантьич просит того… чтобы поддержать его, — говорили мужики тем, которые не присутствовали на беседе.

— Это можно.

— Ну видишь, все, как один человек, за тебя стоят. Ставь, брат, магарыч. Не выдадим! Хоть иной раз и прижимал нашего брата, ну, да что там, без этого нельзя.

— Ведь обязан был, на основании, — говорил лавочник. — Ежели бы моя воля, так я бы со всеми, как с братьями. А ежели иной раз за дело, так ведь сам понимаешь — нельзя.

— Правильно! — говорили мужики. — А что строг бывал, так с нашим братом иначе и нельзя; ты с ними хочешь по-благородному, а они тебе в карман накладут.

— Значит, буду надеяться?.. — спрашивал лавочник.

— Сказано уж, чего там! Прямо как один человек встанем.

В воскресенье около школы толпились мужики. Все сидели на траве, на бревнах, курили, говорили и поглядывали на дверь школы, куда пошли молодые солдаты с фронта с высоким человеком в пальто с барашковым воротником.

— Что-то они дюже долго разговаривают-то там?

— Хочут умными себя показать.

Из школы вышел солдат и позвал всех на собрание.

В передней части школы, где обыкновенно заседал президиум комитета, за столиком сидел Алексей Гуров, и около него два молодых солдата в шинелях и в шапках.

— Шапки-то можно бы и снять, — сказал кто-то негромко в задних рядах.

— У них головы воздуху не терпят, — ответил насмешливый голос.