Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.
— Не спутались бы, — говорил мужичок, — по разным карманам бы разложил.
— На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? — отвечал лавочник, — жирно будет, облопаетесь.
А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались: неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги на покупку товара, денег никаких не оказалось.
— Да ведь бумажки-то ты с нас брал? — закричали все в один голос.
— Брал, — ответил лавочник.
— Крючки-то свои ставил?
— Ставил.
— Ага, ставил? Так где ж они?
— Кто?
— Да бумажки-то эти с крючками?
— Он, должно, не в тот карман их клал…
— Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано. Проверяй.
И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все посмотрели на бумажки и замолчали.
— Вывернулся, черт…
— Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?
— Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли? Очень мне нужны ваши деньги! — кричал уже лавочник. — Ежели бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут, значит, и не галдите.
— Товар надо осмотреть, — сказал кто-то.
— Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.
Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано «поступило три свиньи».
— Что-то они не в ту закуту попали, — сказал дьячок, держа желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.
Ближние к дьячку нагнули головы к книге.
— Ты бы поаккуратней писал-то, — сказал кузнец малому, — тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!
— Это я спутался, их вон куда надо… — сказал черноносый малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала подниматься.
— Ты, должно быть, не той рукой писал… — сказал Сенька.
— Поаккуратней надо, — сказал член комиссии, — а то, за тобой не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.
— Правильно, что ли? — спрашивали задние.
— Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то… Про свиней прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.
— Это я тут ошибся да пальцем растер, — сказал малый недовольно.
— Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь мазать.
Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам имевший 20 десятин купленной, говорил:
— С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только налаживаем. Без закону нельзя. Вот соберутся, тогда… Зато мы с вас никаких налогов не берем.
Если кто-нибудь приходил к нему с запиской от Степана, который просил выдать просителю кирпича на хату, лавочник говорил:
— Нету кирпича. На школу пошел.
— Да ведь школы-то нету?
— Школы нету потому, что курсы решили строить.
— Да ведь курсы-то не построили?
— А, черт, пристал… У Николая спрашивай.
Проситель шел к Николаю.
— Кирпич из разломанной кухни брал? — спрашивал Николай.
— Брал…
— Ну, так какого же черта лезешь!
И выходило так, что все терпели от троих. С одной стороны, от пустой головы Николая, с другой — доброй души Степана, с третьей — от односторонне направленного номерного дара лавочника.
— Этому черту в святые надо было идти, а не обчественными делами заниматься, — говорили про Степана.
— Вот засели, окаянные, на обчественную шею. Когда ж это с фронту придут?!
— Кто же это вам удружил таких? — спрашивал кто-нибудь из мужиков.
— Сами, конечно. Кто ж больше? Ведь это какой народ…
Хороший комитет
Эпоха 1917 г.
Всяких мешков и сундуков было столько, что ими заставили все углы и проходы в вагоне.
Маленький веснушчатый солдатик едва втащил свой пятый мешок. От напряжения и возни у него оторвался сзади хлястик, и шинель распустилась балахоном.
— Мобилизуетесь? — спросил его солдат в стеганой ватной куртке с тесемочками.
— Да, с фронту, — отвечал солдатик, вытирая руки о штаны.
— Я уж по вещам вижу.
— Все руки, нечистый их возьми, оттянул.
— Не дай бог, сам возил, знаю. А помногу досталось?
— Да вот все тут. Да еще раньше домой свез почесть столько же.
— Пудов десять будет, — сказал третий, высокий солдат, свертывавший папироску, бегло взглянув на вещи. — Через комитет делили?
— Через комитет.
— О!.. Значит, хороший комитет. А в других местам едут безо всего. Смену белья дали да шинелишку с сапогами, и буде.
— Это верно, — сказал голос с полки, — у нас в полку тоже так-то, ничем не дали попользоваться; только что сами раньше ухватили, то и есть.
Все оглянулись на голос.
— Очень просто…
— Нет, наш комитет хороший, — сказал владелец мешков, — у нас почесть все поровну. Одного сахару пришлось по пуду на человека.
— По пуду!..
— Да… а какие раньше еще ухватили, когда не знали. что дележка будет, и думали, что все в казну отойдет. Шинели по три штуки, консервы эти, уздечки, седла, ну, — словом сказать, — все, что на себе унесть можно. А что тяжелое — на месте распродали: повозки, лошадей там…
— Поровну тоже?
— А как же!