Пантелеймон Романов

— Ну, пиши дальше: значит, после налогового будет народное, после народного — культпросвет, потом технический, после технического — заготовительный, после заготовительного — райсоюз. Тут повернетесь в переулочек и упретесь сначала в собес…

— Вот опять этот черт!.. — сказал маленький человечек, перестав писать.

— Да как же так? Ведь старуха нас по одной дороге направляла, там этот черт был, а ты теперь совсем по другой направляешь, а он уж и сюда припутался?

— Ну что ж. там кольцом и сойдется.

— Что кольцом сойдется?

— Да мы про что говорили-то? Что последнее было?

— То-то вот… у вас всех, должно быть, тут кольцом сошлось, — сказал высокий, показав себе на лоб.

Старичок несколько времени посмотрел на него, хотел что-то сказать, но ничего не сказал, только пожевал губами, потом плюнул и ушел.

— Вот чертова каша-то! — проворчал маленький, развязав тесемки на шапке и с недоумением глядя то в тетрадку, то на вывески. — Паршивый городишко, три улицы да пять переулков, а отделов этих развели столько, что голова кругом идет.

— Надо сначала, как старуха-то говорила, мимо каких проходить?

— А черт их знает, я не записывал… Постой, сейчас попробую на память записать.

— А старичок сколько тебе насчитал?

— Да вот двенадцать отделов записано, а дальше опять неизвестно куда.

— По вывескам смотреть надо, — сказал высокий, — ноги гудят. Вы. говорят, до обеда сбегать успеете… Черти вам в живот ввались, окаянные! Ну, что ж ты стал, до ночи, что ли, ходить так будем? Сколько у тебя отделов записано?

— Тридцать пять набрал… Это ежели охрану пополам разбить.

— Да за коим же чертом ты две дороги-то в одну сбил? Чертова голова! Вот с остолопом свяжешься… Читай последние все подряд. Мимо каких?

— Финотдел, медицинский подотдел, народное хозяйство, культпросвет, охрана материнства, дальше идет младенчество, заготовительный, милиция, санитарный, технический… райсоюз, печати… какие-то печати, — повторил маленький, подняв голову от тетрадки.

— Ну, ну, дальше…

— Информационный, лесной, секция какая-то…

— Про секцию ни старуха, ни старик ничего не говорили.

— Это я, должно, раньше спрашивал, — сказал маленький, зажав пальцем в книжке и подняв глаза на своего спутника.

Тот махнул рукой и сел на тумбу.

— Делай что хочешь, нету никакой возможности.

— Сейчас вот до конца прочту, а там разберемся… где тут, да, вот оно: секция, агитационно-вербовочный, жилищный, а тут опять собес… вот стерва-то!

— Ну тебя к черту! — сказал высокий и зашагал прочь от своего спутника.

— Ай не нашли еще? — спросила старушка, возвращаясь с керосином.

Маленький человек в наушниках посмотрел на нее мутными глазами, ничего не сказал и тоже пошел.

— Что это они? — спросил проходивший мимо с кистью маляр.

— Господь разум помутил, — сказала старушка. — В трех соснах заблудились.

1918

Синяя куртка

Перед самыми выборами в земельный комитет приехал какой-то человек в синей куртке и лаковых сапогах с большими усами и бритым круглым подбородком.

Он пришел на выборы в школу, и все, недоброжелательно косясь на него, спрашивали друг у друга:

— Чей-то такой?

— Да, говорят, Андреев сын, что выписался из общества лет двадцать назад и уехал в Севастополь.

— Кум из слободки его встречал там. Вроде как в жандармах, говорит, служил.

— Похоже на то. Куртка-то синяя.

— Там его знают, что он за птица, жить нельзя, вот он и прилетел сюда.

— Ну, да у нас долго не заживется.

— Много этих прощелыг шляется. Лучше бы ноги поскорей уносил отсюда.

Приезжий что-то говорил с лавочником, председателем совета, стоя у окна в передней части школы, где стоял стол для президиума совета. Все молчали и следили за ним подозрительными и недоброжелательными взглядами.

— По усам видно, с какого чердака кот, — сказал кто-то.

— Главное дело — куртка синяя. Синего сукна, окромя жандармов, никто не носил.

— Петлички спорол и думает провести. Нет, брат, не на простачков напал.

Вдруг все повернули головы: к председательскому столу подошел незнакомец, постучал карандашом, как бы требуя тишины, и с минуту постоял в ожидании полного успокоения, посмотрел рассеянно на отдушник, на стенные часы, потом на свои часы, вынув их из жилетного кармана.

Наступила полная тишина. Взгляды всех обратились на незнакомца.

— Ровно к присяге собрался приводить, — сказал сзади негромкий голос: взять бы его да от стола в три шеи…

— Товарищи! — раздался громкий, спокойный и уверенный голос незнакомца, — я потребую на пять минут вашего внимания, и затем мы приступим к выборам.

Задние толпой подвинулись вперед и тесным полукругом без шапок, как перед чтением манифеста, остановились перед столом.

— Я здесь родился, вырос, ваш земляк и вот теперь приехал поработать на родине. В такое трудное время каждый обязан.

— Бреши, бреши… — сказал сзади негромко кузнец.

— Принимаете вы меня в свое общество?

Мужики хотели было промолчать, но так как незнакомец, говоря это, остановился взглядом на Федоре, стоявшем в полушубке с прорванным плечом, тот, почти против воли, потому что как-то неловко было не ответить, раз к нему обращаются, сказал неохотно:

— Что ж, милости просим.