Пантера Людвига Опенгейма

– Вы не договорили, – тихо сказал Давид, чувствуя вдруг, что у него отнимают нечто важное, необходимое. – Почему все случилось именно так? Почему Огненный Дракон убил Кая Балтазара? Господин Баратран?..

Но старик, пронзительно взглянув на Давида, выхватил из его руки чемодан, прижался наспех к мокрой щеке Леи и, прошептав: «Я вернусь и обо всем расскажу!» – побежал к трапу.

– Смотри-ка, Грэг, – весело указал младший офицер, светловолосый молодой человек, на двух пассажиров. – Этому торопыге куда больше пошли бы не котелок, плащ и трость, а феска и длинный арабский балахон!

Капитан судна, офицер с тонким бесстрастным лицом и строгой военной выправкой, бросил взгляд на смуглую молодую пару, поднимавшуюся по трапу – мужчина и женщина только что попали в свет прожектора.

– Если бы, Орви, ты так же долго пожил на Востоке, как я, то отличил бы лицо араба от лица индуса с такой же легкостью, с какой отличаешь медную монету от серебряной. – Капитан вытащил из кармашка кителя луковицу часов. – Что ж, пора отчаливать, – сказал он и, уже готовый посеять на причале и палубах еще большую суету, приложив рупор к губам, зычно скомандовал: – Отдать швартовы!

По дороге домой Давид и Лея не обмолвились ни единым словом. Наконец-то они оказались в прихожей. Дождь остался далеко. Здесь была тишина. Давид слышал частые удары своего сердца, и рядом – дыхание Леи. Ему казалось, еще мгновение, она положит ему руки на плечи, он утопит свое лицо в ее влажных волосах.

Но она только сказала:

– Свари мне кофе, пожалуйста. И я бы выпила коньяку. Совсем немного…

…Уже часа два они сидели в гостиной. Косой дождь дробью стучал по стеклу. Мир за окном казался рябым, ускользающим. Недокуренными папиросами тлели фонари. Редкие прохожие походили на убегающие тени.

Часы пробили полночь. Давид украдкой посмотрел в глаза Леи. Они были темны. Куда же подевалось морское утро, прозрачная синева, перламутровые чайки? Ничего не осталось.

Лея поднялась. Повинуясь внутренней воле, Давид накрыл ее руку своей, сжал холодные пальцы.

– Пусти, я еще сварю кофе, – мягко пытаясь освободиться, проговорила она. – Теперь моя очередь.

Давид не заметил сам, как Лея оказалась в его руках. Она отвечала на его поцелуи – порывисто, вдруг став безумной, горячей, обжигающей. Жадно набросившись на нее, теряя рассудок, он не услышал, как густо затрещал один из швов на ее платье, не заметил, что обманулся, и ожег его не огонь, но – лед, отчаяние, что она уже билась в его руках испуганно, точно пойманная в сеть, что ее ладони упираются ему в грудь, прямо в лицо.

– Нет! Оставь меня!.. Давид, прошу тебя!..

Она вырвалась – чужая, неузнаваемая, в измятом, почти сорванном платье, с разметавшимися по голым плечам волосами, с глазами, полными слез.

Лея пошатнулась, закрыла лицо руками, отняла их. Поправляя порванное платье, прикрывая им плечи, словно озябла, дошла до кресла. Села в него, медленно подтянув ноги, свернулась в комочек, спрятала в коленях лицо.

Он уже выпил три чашки кофе и полбутылки коньяка, а Лея по-прежнему сидела в кресле. Ее руки казались сломанными, бессильными. Она так и не притронулась к своему напитку.

– Хочешь, уедем? – спросил он ее.

Она оторвала голову от колен:

– Не в этом дело, Давид. Я больше не вижу смысла жить так, как я жила эти годы. Терять близких людей, смотреть, как рушится мир. – Она усмехнулась. – Что мне делать? Совершенствовать науку Огня? Но зачем? Что она принесла мне, эта наука, кроме страдания и боли? Я должна жить сейчас, но мне страшно оттого, что я не знаю, как это сделать. Неужели… ты не понимаешь меня?

Ему стало больно. Но к боли примешивалась злость. Отчаяние и злость, и еще – страх. Теперь он осознал отчетливо, ясно, что теряет ее. Она уходит, как призрак тает в его руках. И он не может найти способа остановить ее. Удержать. Заставить сделать так, как единственно должно. А может быть, это сердца их бьются по-разному? Разного желают?

И так было всегда?

4

Нос парохода вспарывал черные, глухие волны океана. Ночь швыряла ветры на стальной островок, но он был крепок и полон уверенности преодолеть шторм. Все дальше «Святая Катарина» уходила в ночь, давно распрощавшись с огнями Пальма-Амы.

Двое мужчин в дождевиках, крепко держась за поручни, стояли на корме, наблюдая за ревущим кильватерным буруном.

– Вот так, господин Баратран, – говорил собеседнику уже немолодой полковник, в шинели и фуражке, с неуклюже согнутой в локте левой рукой. – Теперь я калека, но зато смогу заняться прадедовским ремеслом. Буду красить кувшины старыми кистями – охрой, лазурью и золотом. Мой прадед любил эти цвета! Ну так мы с вами договорились, выпьем в ресторане коньяку? Я угощаю! Только я!

Баратран вошел в свою каюту, и его вдруг охватило слепое отчаяние. Как он мог бросить Лею и Давида там, в Пальма-Аме, где, может быть, за ними уже устроили охоту?

Он сел на кровать.