Панцирь

Тяжелое для человека. Килограммов девять, но для меня в здоровой форме пойдет. От приклада до кончика ствола целых полтора метра; не больно и удобно будет обслуживать. Понизу закреплён тонкий шомпол. Ударный замок прорастал из боковины, прямо над спусковым крючком. Был он исполнен в виде бронзовой зубастой змейки; рядом с замком располагался грязный патрубок.

Удовольствие прошлось волной, а затем ушло в фон срезанное. Моды оставались безжалостными.

Пошарил по кармашкам патронташа: вот патрон в бумаге, вот капсуль. Теперь самое важное.

На перезарядку ушло больше двух минут. Пальцы не слушались, да и обвыкался. Очень не хотелось, чтобы мушкет оказался поврежден настырной профанской грубостью, да и капсуль все не удавалось насадить на патрубок.

Я смеялся над собой, над пальцами, над неловкостью победы и был во всем этом какой-то нездоровый надрыв. А в сотне шагов умирал Звездочет. Если уже не умер.

Теперь меня так просто не взять.

Примитив, но в рамках своих задач чудовищно эффективен.

Звездочёт не даст соврать.

– Каков красавец, – голос свой узнать не удалось.

Поморщился, я порядком оглушен: правое ухо ни бездны не слышит.

Знание вторглось внезапно: дхалы, когда их принимали фуркаты, участвовали с такими или примерно такими мушкетами в благородной охоте, наравне с местными. Выходило я уже стрелял из подобного. И опять мысль, насмешливая, ироничная:

А из чего я вообще не стрелял?

Снял жилетку патронташа с Джехана и закрепил на панцире. Личина повисла промеж ног. Осмотрел карманы штанов – пусто. Осторожно вытянул из головы покинутого меч. Повернулся, чтобы осмотреться, и услышал звук: знакомое до боли гудение. Тихое, но настойчивое.

Возле разбитого алтаря Идола, над ним, завис черный ромб размером с три сложенные стандарт-монеты. Он перетекал с места на место. Из ромба торчали немыслимо тонкие ложноножки. Мысленный скол, выглядело как рыбацкая леска.

Питалось что ли оно так?

Звездный мёд, конечно.

Затравлено огляделся. Будто подсознательно опасался, что опять примчится Амтан и сердечно добавит травм сверху.

Ничего.

Никого.

Я пропустил рождение или оно в этот раз проявилось до безумия скромно? Но Всетворец одобрял мое выживание и движение. Какие еще ответы нужны чтобы выбить муть, залитую в голову Идолом?

Что ж, я благодарен.

Не размышляя напрасно, вытащил инъектор и собрал дар.

Я механизм.

Исполняющая обыденные ритуалы автоматика.

Чувствовал нутром: сейчас излишнее умственное напряжение может заставить свернуться в эмбрион или вызвать разрушительный приступ тошноты. А экстренно собранную волю нужно удерживать.

В итоге убедился, что взять с бедолаги Джехана больше нечего, и поковылял к Звездочету, мушкет использовал как костыль.

Пока шел обратился к тому воспоминанию, что спрятал от Идола. Просмотрел, затем еще раз.

Я молод. Мне не стукнуло и пятнадцать.

Избит, но не сломлен. Нет ничего под семнадцатой циклопический Луной, что может скрутить дух.

Всюду кровь. Кулаки разбухшие. Два ребра сломано. Но победил, хоть дышалось тяжело. Такие дни все чаще. Победы, раны и удовольствие.

Семнадцатая Луна сияет теплой синевой и благословленным серебром с верхотуры Озерного района Улья. Поглядывая на ее циклопический глаз, я вижу нечто странное, возможно надуманное. Одобрение. Сколько раз мне крепко прилетело в голову? Шесть? Девять? Кто бы считал.

Гарпии нарушили круг, оперируя к тезису равенства. Грязный трюк, но в рамках игры. Просто ты сообщаешь всем, что твоя группировка – дерьмо на ботинках хата – и серьезные ребята, чья репутация безупречна, могут посчитать, что на твоих кхунов функционал святости правил не распространяется.

Они выставили поочередно четверых.

Ничего нового.

Я привык.

Победил всех.

В двух из трех подобных случаев так и происходит. Это не случайно.

Они заходили в круг, но я оказывался сильнее каждого. Последний был хорош в стойке, он и сломал ребра ударами ног, а бесконечные джебы и спрятанные за ними хуки выбили из меня ум. И так вышло что в ярости от боли я убил его. Да еще как убил… смерть не остановила ярость, но это лишь капля стыда, сгинувшая в истории. Однако я так и представлял, как вонючие хади плачут навзрыд и, тыкая пальцем, обзывают Чудовищем.

Неважно.

Если бы Справедливость наделила хади хоть крупицей ума – это еще имело бы значение, а так… Никто не обижался, когда ручьистый окунь кусал плавуна за ногу. Такими уродились: прыткими и слепыми, также и хади было суждено уродиться безмозглыми.