Панцирь (СИ)

Лишний раз мы не говорили, перекидываясь в редких случаях единичными словами, чаще всего — ругательствами; да и, скорее, не между собой, а так выпускали раздражение в мир.

Спали на камнях, несли дежурство по очереди. Позволили себе потратить на восстановление четыре часа. Даже учитывая возможности дхала маловато. Но я не жаловался, Звездочет так решил исходя из каких-то внутренних размышлений и спрашивать о чем-то дело пустое. Захочет потребует совета.

Конечности по пробуждению ломило. Голова раскалывалась, а холод, казалось, въелся в плоть и кости. Ощущал себя больным и жалким.

Пальцы, уши и лицо я практически не чувствовал. И представлять не хотел, как там воспринимал мир Звездочет, ведь тот давно истратил последний хтон. С другой стороны, у него был плащ, а все что делал панцирь это похоже не давал мне пострадать от обморожений.

По уму то и дело ходил мыслительный скол, и все хотелось счесать с себя неприятную коросту холода. Глупость, конечно. Меня так просто в заблуждение не ввести и себе повреждений я наносить не собирался.

Вторым днем путь вывел нас к заброшенному поселению.

Больше сотни дворов.

И ничего.

Настолько давно поселок мертв, что здания обреченно вросли, стали частью местности, унылыми ногтями рельефа.

Снег закрыл, забил каменную кладку и глиняные части, оставив лишь многообещающую пухлость силуэтов и торчащие оголенные костяки вторых этажей.

Надеялись найти одежду, тряпки, чтобы решить проблему холода. На инструменты, оружие или хтоны, понятное дело, даже не рассчитывали.

Мы откопали входы сначала одной одноэтажки, затем другой; третьим выбрали богатый прежде дом, если судить по костяку, а четвертым решили осмотреть трехэтажное здание.

Бессмысленная трата сил.

Все что можно было разграбить — давно разграбили.

Внутри и щепок от мебели не осталось. Думаю, мародеры даже вбитые гвозди все повыдергивали.

Паркетные эрзац-деревяшки ободрали, оставляя гнилье кусков с краёв, а на смеси камня и земли виднелись вплавленные ржавые и синюшные пятна, сообщающие о древних смертях.

На стенах, особенно в пластинах каменной резьбы, часто можно было наткнуться на сколы от выстрелов и ударов.

Так мы и ушли, ничем не поживившись.

И опять марш.

Теперь мы периодически, слишком часто, передвигались бегом. Зато я вновь почувствовал пальцы ног. Да и вообще стало легче, кровь разогрелась.

На лагерь мы встали раньше, еще вечером.

Я нашел буро-серый костяк грибного хряща в углублении, ямке, между тремя сведенными каменными панелями, Танцор принес три корневых куста, и из всего этого мы сделали хороший костер. У старшего оказались с собой спички.

Звездочёт отдыхал, закрыв глаза.

Спросил, борясь с раздражением:

— Как думаешь — эта эпоха постоянно такое дерьмо или мы пробудились зимой, в самой заднице мира?

Звездочет многозначительно хмыкнул.

Я согрелся. Кровь ударила по шаблону. В голове словно колокол звенел. Жар и игривая щекотка затопили плоть горячей бурей.

Хорошо…

Как говорится, довольствуйся малым.

И так в итоге я задремал.

***

— Проснись, братец, — толкнул Звездочёт. — Смотри.

От костра остались лишь угли.

— Чего еще?

— Гляди, — и указал наверх.

И я глядел.

Небо утратило былые цвета, напиталось темно-фиолетовым, стало практически чёрным.

С левой стороны виднелся тандем лун. Бело-желтые монеты: большая и рядом малая.

С правой стороны проявилась грандиозная корона светящегося диска; всюду щедро рассыпало звезд. Присмотрелся: не россыпь, сложно-структурные построения созвездий.

Оторопел.

А Звездочет томно проговорил:

— Ты, конечно, не помнишь, братец. Гаат — наша планета. Диск — печальная и прекрасная Сигул, — он покачал головой. — Первое чудо мира, проявляется раз в два дня.

Сигул многоцветна. Ледяная, синяя, серебряная, белая; она лениво переливается, свечение курсирует по диску.

Такая красота.

Мы дети Ульев привычны к постоянным пространственным ограничениям. И в этом отношение, задымленное небо тоже являлось ограничением подобного рода. Оно делало функционирование комфортным, своеобразно привычным.

Теперь чувство абсолютной беззащитности вторглось, ударило по шаблону ножом; бездна ворвалась в один сокрушающий шаг. Странная каша ощущений связывала. Нити паники, слабость, вплетенные в тяжелую колонну-хребет благоговения и удушения от навязчивой красоты.

Одна секунда. Вторая. Третья…

Без Улья, пещер, катакомб, Аванпоста, стен, штреков — под прямым бесхитростным взглядом Сигул, я находил себя слабым и голым, неспособным прикрыть Самость внутри шаблона. Обнажен перед исчерпывающим воле-судом Всетворца и перед своими мыслями. И тяжесть текущего положения била тараном в лицо.

Я слаб. Мы ничтожны.

Мы обнуленные, что калечные дети. А Закон смотрит, выцеливает, ждет ошибки, грозит. Преступление делает нас меченными.

Какое преступление?

Что мы совершили?

И Идол.

Причем здесь он?