Панургово стадо

– Да, – подтвердил с поклоном товарищ Шишкина. – Хотя я только сегодня впервые узнал вас, но я вас уже уважаю.

– За что же это? – несколько смущенно пожал плечами Хвалынцев.

– За ваш честный и смелый поступок! – отчетливо и с приятно вежливой улыбкой проговорил Свитка, немного склонясь перед Константином Семеновичем. – Вы не задумались сделать вызов на объяснение тому глупцу, который оказался трусом! вы один, почти против всех, не задумались смело высказать ваше мнение в защиту этих аристократов. Действительно никто не имел ни малейшего права и повода оскорбить их таким образом, пока они имеют честь носить студентский мундир. И вы один только против всех возвысили голос. Это с вашей стороны и смело, и честно. Позвольте за это пожать вашу руку!

Слова эти, хотя Хвалынцев и нашел их как-то выделанно фразистыми, весьма приятно пощекотали его самолюбие, и он добродушно, крепко и с видимым удовольствием стиснул протянутую ему руку.

Тонкий фимиам осторожной лести закрался в темный уголок его души. Хвалынцеву было и приятно, несмотря на подмеченную фразистость Василия Свитки, и вместе с тем почувствовал он себя как-то гордее, удовлетвореннее.

– Мы, конечно, будем встречаться здесь, – продолжал Свитка, – а потому мне было бы очень, очень приятно считать вас своим знакомым.

– Ну, так будемте знакомы! – охотно согласился Константин Семенович, в третий раз потрясая руку Свитки. – Будемте без фасонов, по-студентски!

– Ба, ба, ба! Знакомые все лица! – пробасил над самым его ухом голос Ардальона Полоярова. – Здравствуйте, Шишкин! Сегодня мы с вами еще не поздоровались. А ведь вы, кажись, господин Хвалынцев? – прищурился он на студента.

– Так точно, господин Хвалынцев, – с твердым ударением, сухо и в упор ему ответил Константин Семенович.

– Ну вот, я вас и узнал! Здравствуйте! Давайте лапку!

И не дожидаясь, чтобы студент протянул руку, он бесцеремонно взял его повыше кисти и хлопнул его ладонью по всей своей пятерне, в которой сжал и потряс пальцы Хвалынцева.

– Что за церемонии, помилуйте! Мы ведь не аристократы какие, – беззастенчиво возразил Полояров. – Что на душе, то и на деле.

– Все это прекрасно, только я-то, помнится, никогда не имел с вами фамильярного знакомства.

– Э, батенька, я ни с кем церемонных-то знакомств не имею! – махнул рукой Ардальон. – Я ведь человек прямой! Мы ведь с вами никаких столкновений не имели – так чего же нам?! А что если я тогда был секундантом у Подвиляньского, так это что же? Дело прошлое! А я, собственно, ни против вас, ни против Устинова ничего не имею, да и все это, знаете, в сущности-то, одна только ерунда! Ей-Богу, ерунда! Порядочным людям из-за такого вздора расходиться нечего! Все это се sont des пустяки! Дайте-ка мне папиросочку.

Хвалынцев только и мог улыбнуться да пожать плечами на эту до наивности бесстыдную наглость, и желая поскорей отвязаться, подал ему раскрытый портсигар.

– Э, вишь ты, какая у вас богатая папиросница, – заметил он, вытягивая сигаретку. – Во всем-с видна дворянская-то струйка! А мы, батенька, по простоте: коли есть курево, так в бумажном картузике носим. Оно и дешево, и сердито! Вы долго еще пробудете здесь?

– До конца лекций.

– Ну, так верно еще встретимся. До свиданья!

Хвалынцев небрежно кивнул ему головою, подал еще раз руку Шишкину и Свитке и удалился из шумной и дымной коптилки.

II Славнобубенские вести

Придя домой в самом скверном настроении духа, Хвалынцев вспомнил, что в кармане у него есть письмо. Взглянул на конверт: штемпель Славнобубенской почтовой конторы. «Верно, от Устинова», – подумал он, распечатывая, и не ошибся: письмо действительно было от него.

«Любезный друг

Константин Семенович!