Панургово стадо

– Да вы не улыбайтесь сомнительно! – подхватил Ардальон. – Я вам не пустяки болтаю. Да вот как скажу вам: прежде всего – принципы экономические и социальные. Нужно весь строй этого глупого и подлого общества радикально изменить, переделать, сломать и уничтожить; все это должно рушиться!

– И что же будет тогда? – спросил студент с наивно-невинным видом.

– А будет то, чему уже положено некоторое начало, – утвердительно сказал Полояров. – Да вот, хоть наша коммуна, к примеру сказать. Это – дело прочное-с, и оно привьется, оно пойдет в жизнь, потому у нас все общее: общий труд, общий фонд. Я, например, литератор (это слово произнес он с оттенком горделивого достоинства), ну, занимаюсь литературным трудом, пописываю статейки там в разных журналах и получаю, значит, свою плату; другой коробки клеит, третья при типографском деле: каждый свое зарабатывает – и в общий фонд, на общей потребности. Квартира у нас общая, чай-сахар общий, стол общий, а главное – убеждения общие. Тут, сами видите, принцип экономический тесно связан с социальным. Это, батюшка мой, разумный и явный протест против эксплуатирующего собственничества, протест за право каждого на святой труд и борьба против обособляющих элементов.

– То есть, чтó же вы разумеете под обособляющимися элементами? – спросил Хвалынцев, которого понемногу стали забавлять полояровские курьезы.

– Обособляющие элементы, это… это, как бы вам сказать… Велите-ка прежде дать мне еще водки рюмку, а потом и обособляющие элементы пойдут у нас!

Хвалынцев тотчас же исполнил просьбу Полоярова.

– Обособляющие элементы, это изволите ли видеть, – начал он поучающим тоном, – например, чин, сословие, каста – это обособляющий элемент; капитал, сосредоточенный в одних руках, который, естественно, требует эксплуатации чужого труда – тоже обособляющий элемент; потом, например, семья – опять же обособляющий элемент. Поэтому борьба противу каст, сословий, против неравномерного распределения богатств, против семьи, брака и тому подобных мерзостей составляет задачу новых людей нашего времени. Стало быть, вы видите, что тут из связи принципов экономических и социальных вытекают сами собою и принципы политические: додуматься не трудно! Понимаете-с, – многозначительно подмигнул он глазом. – Дайте-ка мне папироску!

Хвалынцев подозвал гарсона и стал расплачиваться.

– Э-хмм… Послушайте, батенька, – отворотясь от гарсона, тише чем вполголоса обратился Ардальон к Константину Семеновичу. – Заплатите-ка ему заодно уж и за меня… совсем из ума вон: деньги забыл, не захватил с собою.

Хвалынцев со всею любезною предупредительностью поспешил исполнить просьбу Ардальона Михайловича.

– Н-да-с, батюшка мой, – закурив папироску, глубоко и как-то интимно вздохнул Полояров, как обыкновенно вздыхает человек, когда собирается соткровенничать от сердца. – Вот, видите меня. Кроме честного труда, ничего не имею, а между тем вы знаете ли, что я… что вот этот самый Ардальон Полояров, – говорил он, начиная входить в некоторый умеренный пафос и тыча себя в грудь указательным пальцем, – н-да-с! вот этот самый человек не далее как нынешней весною мог бы быть богачом капиталистом! Да ведь как-с! Громадный капитал вот уже совсем в руках был, взять бы его да в карман положить, а я – нет-с. И не то чтобы капитал-то сомнительный, – нет, своим честным трудом добытый, никому за него не обязан!

– И что ж? – спросил Хвалынцев.

Полояров махнул рукой.

– Э! дурак был… не умел воспользоваться! – с досадой сорвалось у него с языка, и студент заметил, как лицо его передернула какая-то скверная гримаска досадливого сожаления о чем-то. Но Ардальон вдруг спохватился. – То есть вот видите ли, – стал он поправляться в прежнем рисующемся тоне, – все бы это я мог легко иметь, – капитал, целый капитал, говорю вам, – потому все это было мое, по праву, но… я сам добровольно от всего отказался.

– Это для чего же? – полюбопытствовал студент.

– Для идеи!.. Да, милостивый государь, для идеи-с и из-за идеи-с, – с ударением и внушительно-горделиво отчеканил Полояров. – Я всем пожертвовал, все бросил и не задумался, нет, в ту же минуту бросил и отказался!.. Даже, если уж вы так знать хотите, связи с любимой женщиной порвал, как только почуял первый клич идеи. Наш брат, батюшка мой, – наставительно прибавил он почти шепотом, – это тот же аскет: там, где дело идеи, там нет ни отца с матерью, ни дома, ни любовницы, ни капитала – всем жертвуешь, все отвергаешь!

– Так и следует! – со скрытой иронией похвалил его Хвалынцев.

Полояров тем не менее принял это за чистую монету.

– А, вы понимаете это! Вашу руку! Дайте пожать ее! – многозначительно промолвил он. – Послушайте, голубчик, у меня до вас будет одна маленькая просьбица, – вдруг переменил он тон и заговорил в фамильярно-заигрывающем и приятельски-заискивающем роде, – не можете ли одолжить мне на самый короткий срок сущую безделицу: рублишек десяток, не более… Я должен за свою последнюю статью получить послезавтра… Мы с вами сочтемся.

– Нет, извините, не могу, к сожалению! – отозвался Хвалынцев.