Панургово стадо

– О, нет! – улыбнулся чиновник. – Но нам нужны от вас объяснения по поводу вашего собственного доноса.

– Доноса?!. Моего?!. – в крайнем изумлении откинулся Устинов на спинку кресла. – Извините-с, тут, должно быть, какое-нибудь недоразумение… Я ни на кого никаких доносов не делал!

Теперь уже чиновник в свой черед внимательно и недоумело поглядел на Устинова.

– Но как же это однако?.. Позвольте…

И он вытащил из кипы бумаг какую-то записку и сверился с нею.

– Вы ведь господин Устинов?

– Да, я Устинов.

– Ваше имя Андрей Павлович?

– Да, это мое имя.

– Вы бывший учитель Славнобубенской гимназии?

– Совершенно верно.

– Ну, так вы это и есть. Ошибки быть не может. Вы Ардальона Полоярова знаете?

– Полоярова? Знаю.

– Вы знакомы с ним?

– Был когда-то, но теперь раззнакомился.

– По каким причинам?

Устинов пожал плечами. «Зачем ему от меня все это нужно знать?» – подумалось ему.

– Да без всяких особенных причин, – объяснил он, – просто потому, что не люблю глупых знакомств.

– Но… как же донос-то?

– Какой донос, наконец? – уже не без прорывавшейся досады возразил Устинов.

Чиновник снова поглядел на него внимательно.

– У нас получен донос на Полоярова, подписанный вашим именем.

– Это мистификация! – воскликнул Устинов. – Но… позвольте, однако, взглянуть на него… Это очень любопытно. И притом крайне меня удивляет! Кому бы могла прийти мысль и с какою целью писать доносы от моего имени?

Чиновник порылся у себя на столе и подал Устинову бумагу.

Тот стал читать:

«Сим имею честь, по долгу верноподданнической присяги и по внушению гражданского моего чувства, почтительнейше известить, что вольнопроживающий в городе Санкт-Петербурге (следует адрес) нигилист Ардальон Михайлов Полояров имеет весьма зловредное влияние на некоторых лиц, проживающих в одной с ним квартире. Вышепомянутый нигилист Полояров ведет деятельную пропаганду идей и действий, вредящих началам доброй нравственности и Святой Религии, подрывающих священный авторитет Закона и Высшей Власти, стремящихся к ниспровержению существующего порядка и наносящих ущерб целости Государства. Фактические доказательства его злонамеренности, заключающиеся в его бумагах, сочинениях, корреспонденции и в хранящихся у него брошюрах и книгах, могут быть почерпнуты посредством немедленно произведенного обыска в занимаемой им квартире. Он же сильно прикосновенен к делу уволенного из духовного сословия Луки Благоприобретова, о чем долгом поставляю довести до сведения надлежащей власти.

Бывший учитель Славнобубенской гимназии Андрей Павлов Устинов».

Маленький математик прочел все это и в величайшем недоумении только пожал плечами.

– Невероятная мистификация!.. Чья-то очень глупая и очень злая шутка, не более! – проговорил он. – И насколько я знаю Полоярова, – это просто дурак; пожалуй, пустой болтун, каких теперь тысячи щеголяют по белому свету, но что касается до каких-либо действий и идей, то у него ровно никаких идей в голове не имеется, и полагаю, что каждый мало-мальски серьезный заговорщик постыдился бы назвать его своим сотоварищем.

– Это ваше убеждение? – пытливо спросил чиновник.

– Да, это мое искреннее убеждение, основанное на достаточном знании господина Полоярова.

– Мы по этому-то поводу и пригласили вас, – пояснил чиновник, – потому что, видите ли, при самом тщательном обыске ни у кого во всей этой квартире не оказалось ровно ничего подозрительного… бумаги, письма – все это самое пустячное! К делу Благоприобретова, которое теперь выяснилось для нас всестороннее и как нельзя полнее, этот Полояров ровно никакого отношения не имеет. Но вот, нашлось тут у него одно письмо за подписью Герцена; мы его сверяли с несколькими подлинными письмами Герцена, но в почерке и тени нет сходства! Напротив, этот почерк, очевидно измененный нарочно, очень походит на почерк самого доноса. И притом конверт – мы знаем лондонские конверты – этот не похож нимало, а просто слишком знакомая всем наша домодельная, гостинодворская работа. Это видно сразу, и оно-то еще более наводит на мысль, что письмо не из Лондона, а вероятно, все та же проделка.

– В таком случае, – заметил Устинов, – я еще более прихожу к убеждению, что все это – дело чьей-то гнусной шутки, жертвою которой сделаны Полояров и мое имя.

Чиновник, как бы соображая и обдумывая что-то, запустил руки в свои либеральные бакенбарды и плавно стал пропускать их между пальцами.

– Это, во всяком случае, требует разъяснения, – медленно процедил он сквозь зубы и обратился к Устинову. – Вы не откажетесь, конечно, в видах собственного своего интереса, разъяснить, насколько возможно, это дело?

– Дело слишком близко и чувствительно касается моего имени, – подтвердил Андрей Павлович. – Но как же мне разъяснить его, если я сам пока еще ровно ничего тут не понимаю?

– Не знаете ли вы, например… не вспомните ли, может, есть кто-нибудь, кто питает и к вам, и к Полоярову личную вражду, ненависть?

– И ко мне, и к Полоярову вместе? Нет, таких решительно не знаю.

– А ваши личные отношения к нему, в настоящее время, какого свойства? Совершенно равнодушные?

– Мм… То есть как вам сказать?..