Панургово стадо

– Я к тому вас спрашиваю об этом, – пояснил чиновник, с грациозным достоинством поправляя положение своего шейного ордена на белой сорочке, – что, может быть, тот, кто сыграл с вами эту шутку, имел в виду, конечно, обставить ее так, чтобы все дело не противоречило вашим личным, действительным отношениям к Полоярову; потому что странно же предположить, чтобы такая проделка была сделана от имени совсем постороннего, незнакомого человека. Вероятно, тот, кто подписал здесь ваше имя, рассчитывал на какую-нибудь особенность ваших личных отношений к этому господину, и вот почему именно я спрашиваю вас, какого свойства ваши отношения: равнодушные или враждебные?

– Мм… Враждебные – это уже было бы чересчур много в отношении такого господина, как Полояров, но, конечно, отношения эти уже никак не могут назваться дружелюбными.

– Стало быть, скорее приближаются к враждебным?

– Да, пожалуй.

– Не на них ли тут и рассчитывалось?

– Не знаю; может быть.

Чиновник снова запустил пальцы в бакенбарды и снова сообразительно подумал о чем-то.

– Как вы полагаете, – совещательно обратился он к Устинову, – не помогло ли бы отчасти разъяснению ваше, например, личное свидание с Полояровым? Может быть, переговорив с ним, мы бы все вместе напали на какие-нибудь нити? – Как знать? ум хорошо, а два лучше, говорит пословица.

– Мне все равно; я не прочь, пожалуй, – согласился Устинов.

– В таком случае, я бы просил вас на некоторое время удалиться в ту комнату… Это будет недолго; а когда понадобится, я попрошу вас опять. Вы там найдете газеты и журналы, если угодно.

Андрей Павлович удалился, а чиновник сделал распоряжение, чтобы привели арестанта Полоярова.

Через несколько минут Ардальон предстал пред благонамеренно-либеральные бакенбарды солидного чиновника, и ему, точно так же как и Устинову, любезно было предложено то же самое кресло.

Полояров совершенно спокойно, и даже не без некоторой рисовки своим положением, занял указанное ему место.

– Вы знаете, что донос на вас сделан некоим учителем Устиновым? – помолчав немного, внезапно спросил чиновник арестанта.

– Да! – вполне утвердительно кивнул головой Полояров. Это «да» и такая уверенная положительность жеста и тона, какими оно сопровождалось, показались чиновнику очень странными.

– Да; это так, – подтвердил и он ему в свою очередь. – Но вы-то почему это знаете?

Последний вопрос был сопровождаем самой благосклонной улыбкой.

– То есть я так догадываюсь, – поправился Полояров, – потому что кому же больше?

– О?.. Так, значит, у этого господина есть какие-нибудь особые поводы на это?

– Непременно так, – подтвердил Ардальон; – потому что он рад бы меня в ложке воды утопить, и притом же он еще в Славнобубенске, как слышно было, любил заниматься доносами, – ну, так это ему с руки более чем кому-либо!

– Стало быть, вы полагаете, что это сделано из личной вражды к вам?

– Не иначе-с! Чтобы наделать мне лишних неприятностей, выставить в невыгодном свете пред правительством. Что же касается меня, – с видом благородного достоинства прибавил Полояров, – я знаю только одно, что я невинен и оклеветан напрасно.

– А письмо от Герцена? – улыбнулся чиновник.

– Что же-с?.. Я ничем не заслужил таких похвал!.. Я и дел-то с ним никогда никаких не имел и даже, по моему крайнему убеждению, считаю его просто выдохшимся болтуном, который даже и вредить-то не может! А мне это письмо принес какой-то неизвестный в тот самый вечер, как меня арестовали. Вся беда моя только в том, что я не успел его уничтожить… Я не придал ему ровно никакого значения и посмеялся над ним, просто как над глупостью. Но теперь я вижу ясно, что и оно должно быть тоже устиновской работы, чтобы вернее погубить меня… Но Бог с ним, с этим милым барином! – великодушно махнул Ардальон рукою и даже вздохнул при этом: – злом за зло платить не хочу и не желаю ему ничего дурного… Бог с ним! Справедливый закон, без сомнения, увидит мою правоту и невинность, и тогда, если я буду освобожден, я не стану его преследовать и буду даже тогда просить его сиятельство оставить и забыть все это дело… Пусть же лучше его накажет собственная совесть!

– Это конечно! Наказание Божеское сильней человеческого, – с чувством согласился чиновник и позвонил.

Вошел унтер-офицер.

– Там ждет меня в этой комнате один господин… Скажи ему, что он может войти.

– Слушаю-с.

– Прикажете мне удалиться? – приподнялся Полояров.

– Сию минуту-с! – безразлично и вскользь кивнул ему чиновник, наклонившись над кипою своих бумаг и будто отыскивая в них что-то.

Растворилась дверь, и вошел Устинов.

Ардальон вздрогнул, вскочил с места, отшатнулся назад и побледнел мгновенно.

Он мог бы ожидать чего хотите, но только никак не этого появления в настоящую минуту.

Величайшее смущение покрыло собою всю его фигуру.

Эта внезапность в один миг сделала то, что он вконец растерялся и никак не мог ни овладеть собою, ни собрать своих мыслей.