Панургово стадо

– Мне это очень, говорю, обидно было… Они притом же про меня даже печатать хотели… Мою гражданскую и литературную репутацию замарать, чтобы никуда моих статей не принимали, а я человек бедный… я только моим честным трудом живу… Мне и есть после этого нечего было бы!

– Ну, стали бы работать в других редакциях.

– Помилуйте-с, это невозможно.

– Отчего же невозможно?

– Да как же-с… Они ведь противного лагеря… У них направление совсем другое… и в убеждениях мы расходимся.

– Да ведь вы же расходитесь в убеждениях с вашими сожителями?

– Это так, да все же… С другими-то я не знаком… и кланяться не люблю.

– Ну, наконец, если вы сочувствуете правительственному прогрессу и либерализму, работали бы в официальных газетах, в «Северной Почте», например.

– Да что ж, я пожалуй… Я не прочь бы… Если бы это можно было устроить – я готов, с своей стороны!.. Почему же?..

Устинову стало уж очень противно слушать все это. Он взялся за шляпу и обратился к чиновнику:

– Могу я теперь удалиться, так как дело, полагаю, вполне уже разъяснилось?

– Pardon!.. [96] Сию минуту-с!.. – с предупредительной любезностью и даже не без известной грации полуобернулся тот к учителю и снова заговорил с Полояровым. – Очень жаль мне вас, господин Полояров, но все-таки должен я вам сказать, что в результате всего этого дела вы сами приготовили себе весьма печальные последствия.

Выражение испуга и тревоги опять отразилось в смущенном лице Ардальона.

– Вы дозволили себе подписаться под доносом именем другого, – продолжал чиновник, – а вы знаете, кáк это называется и к какого рода преступлениям относится ваш поступок?

– Простите!.. Я прошу милости… Снисхождения прошу, – забормотал Ардальон с какою-то мятущеюся тоскою в испуганных взорах. – Спьяну… по глупости-с… Если возможно, я готов чем угодно искупить мою вину… Все, чтó знаю, все, чтó мне только известно, я могу – как перед Богом – без утайки… с полной откровенностью… Я раскаиваюсь… Простите, Бога ради!..

Полояров готов уже был начать плести и впутывать всех своих знакомых, всех, кого знает, всех, про кого мог только вспомнить что-либо, даже всех тех, кого и не знал лично, но про кого слышал что-нибудь такое подходящее, или даже и не подходящее ни к селу, ни к городу. В случае же надобности можно, пожалуй, и изобрести нечто, основываясь на более или менее вероятных догадках и предположениях. – Словом, все что можешь – все плети и путай в дело: и нужное, и не нужное, лишь бы самому как-нибудь вынырнуть. Бодрость окончательно покинула его. Этот арест и все это дело, казавшиеся такими пустяками на свободе, стали теперь страшно пугать его, в особенности после того, как это приняло такой неожиданный оборот и как пришлось отведать на опыте, что такое значит арест известного рода. Полоярову стали теперь мерещиться разные страхи: и казематы, и серые куртки, и ссылки, и всякие мытарства.

Более струсить и пасть духом было уже невозможно. В эту минуту все эти чувства дошли в нем даже до какого-то лихорадочного, щекотного ощущения заячьего страха.

– Простите!.. Простите вы меня! – растерянно обратился он к Устинову, ловя его руки. – Не сделайте меня несчастным!.. Умоляю вас!

– Если тут может иметь на сколько-нибудь значения мой голос, – обратился Андрей Павлович к чиновнику, – то я покорнейше прошу оставить это дело без последствий. Я не желаю преследовать господина Полоярова.

– Вам, конечно, прежде всего принадлежит право преследования, – заметил чиновник.

– Если только мне, то я отказываюсь от этого права.

Устиновым овладело такое чувство презрения и гадливости и вместе с тем сожаления к этому уничтоженному существу, которое стояло теперь перед ним, тщетно ловя его руки, что ему хотелось только вырваться поскорей отсюда на свежий воздух, на свет Божий. Это ужасное, жалкое, оскорбительное для всякого человеческого достоинства положение, в какое поставил себя Ардальон Михайлович Полояров, исключало уже возможность негодования на него. Оно исключало всякую возможность соприкосновения с ним, даже возможность преследования его путем закона. Можно было только плюнуть и постараться поскорее забыть, что бывают в жизни случаи, когда то, что называется человеком, может падать так низко.

Полоярова под конвоем унтер-офицера увели в его нумер. Устинов после этого поспешил откланяться.

XII Добрая овца нашла своего доброго пастыря

Пан Анзельм рискнул и… женился. Все это произошло очень просто.