Панургово стадо

Между тем к концу первого месяца счастливый и столь облюбленный муж стал порою задумываться… Его начинала смущать именно эта, по-видимому, безграничная привязанность Сусанны. Ее крупные чувственные губы, ее животно-добрые, сладострастные глаза просили все больше и больше новых поцелуев, новых ласк, а ему все это успело уже попресытиться. Он начинал чувствовать некоторую тягость и скуку, оставаясь продолжительное время наедине с женою. Говорить с нею… но о чем говорить с нею? Она только добра, но увы! – не умна нимало!.. Говорить с нею не о чем, кроме как о поцелуях, о новой шляпке, о фасоне нового платья, о коммуне, о любви да о том, как была вчера в театре одета такая-то, или такая-то. Бейгушу это подчас становилось даже досадно, но он был терпелив, подавляя в себе злобное чувство и стараясь искусственно подогревать себя на новые нежности и ласки.

Как-то раз, находясь в неприятном расположении духа и в грустном раздумье по поводу этих самых причин, шел Бейгуш один по Невскому проспекту и нечаянно столкнулся с паном Слопчицьким. Пан грабя на сей раз был в авантаже, одет изящно и потому добр, весел и изобретателен на всякую остроумную штуку.

– А я только вчера из Варшавы, – говорил он Бейгушу, фланерски ухватя его под руку и направляя праздные стопы свои в одну с ним сторону. – Ну, душа моя, дела наши идут пока отлично! Наязд сконфужен, потерял и руки, и голову, и нос опустил на квинту!.. Варшава теперь чудо что такое!.. Эдакая пестрота, движение, чамарки, кунтуши, конфедератки, буты, то есть просто душа радуется!.. Доброе времечко! Ну, а ты как?.. Что семейная сладость и прочее?.. а?

– Да что, брат, я тоже опустил нос на квинту! – с грустной досадой проговорил Бейгуш.

– Те, те, те!.. Что я слышу?! Медовый месяц не кончился, а он на квинту?.. Или жена не любит?

– То-то что чересчур уже влюбилась.

– Значит, тем лучше! А веревки вьешь из нее?

– И это, пожалуй, можно.

– Ну, так пять с плюсом тебе за поведение! В чем же дело? Или капиталов оказалось меньше, чем думал?

– Нет, на этот счет, слава Богу, не ошибся.

– Э, душа моя, так кричи vivat [97]!.. Ей-Богу, просто позавидовать можно человеку: и любят-то его, и веревки-то он вьет, и в капиталах не разочаровался, и женка прелесть какая хорошенькая! Да ты, mon cher, просто привередничаешь после этого!

– Да, привередничаешь! – кисловато пробрюзжал Бейгуш. – Связал себя по рукам и по ногам, тогда как почти что равнодушен к женщине!

– Ну, стало быть, и того еще лучше! – подхватил пан грабя. – Если так, то тем легче можешь во всякое время сделать ей ручку и улыбнуться. Капиталы перевел уже на свое имя или нет еще?

– То-то что нет.

– Э, брат, швах!.. За это тебе из поведения нуль! А еще хвалишься, что веревки вьешь! Чего же ты медлишь-то?

– Да как тебе сказать!.. Ужасно ведь неловко это… И как приступить?.. Ведь это ей покажется и странно, и подозрительно, если так «ни с бухты ни с барахты» ляпнешь ей: переведи, мол, все состояние на мое имя!.. А сама она еще не догадалась об этом… Надо как-нибудь исподволь, поосторожней да половче, а тут, может, не сегодня завтра придется браться за дело, уходить в Литву. Вот тут и раздумывай над такою задачей.

– То есть, попросту сказать, ты либо деликатничаешь некстати, либо не умеешь взяться за дело, – порешил пан грабя. – И притом, я понимаю, душа моя!.. Я очень хорошо понимаю тебя! Тебе хотелось бы прежде всего остаться в ее глазах и вообще выйти из этого дела джентльменом. Не так ли?

Бейгуш молчал и шел потупясь.

– Ты молчишь, – продолжал, пытливо взглянув на него, Слопчицький, – ну, конечно, так! Молчание есть знак согласия. А что ты мне скажешь, – вдруг полновесно и с торжествующей загадочностью заговорил он, – что скажешь ты мне, если бы, например, я, твой приятель, помог тебе обделать всю эту историю так, что и деньги завтра же у тебя в кармане будут, и джентльменом ты перед женой останешься?.. Ну-те, пане капитане, отвечайте мне!

– Хм.. Что ж отвечать на это! – полусоблазняясь, полунедоверчиво усмехнулся Бейгуш.

– Нет, брат, ты ответь!.. Я ведь говорю тебе серьезно, не на ветер! Только ты постой наперед! Так дела не делаются. А ты вот что: хочешь идти со мной на условие?

– На какое условие? – все с тою же усмешкой спросил поручик.

– Во-первых, обед у Дюссо с трюфелями и шампанским, – это прежде всего! Во-вторых, пять процентов со всего капитала, который хоть завтра же, при моей помощи, перейдет к тебе в руки.

– Да, но как перейдет – вопрос? – усомнился Бейгуш.

Пан грабя при этом поспешил даже, хотя приятельски, но благородно обидеться.