Панургово стадо

– Ну, ступайте, ищите! Помогай вам Господи! – проговорила Затц, закрывая двери, и в голосе ее послышалась боль и насмешка уязвленной ревности и страдающего самолюбия…

Петр Петрович пошел в другую часть города, где жили Стрешневы. Но в окнах у них было темно: там, очевидно, все давно уже спали.

«Что ж стучаться-то, тревожить понапрасну, – подумал себе майор, – стало быть, ее там нет… Только один лишний скандал… Нечего и спрашивать!.. А кабы ночевать осталась или заболела, так прислали бы сказать»…

«Куда ж теперь?» – спросил он себя мысленно. И стало ему вдруг страшно, жутко и холодно… Замерещилось, будто он, он сам жестоко обидел, оскорбил свое родное дитя, и оно, бедное, безумное, с горя пошло да в Волгу кинулось… утопилось… умерло… плывет теперь где-нибудь… или к берегу прибило волной его мертвое тело…

И полный этих черных мыслей, он, как к единственной надежде своей, бросился к Устинову.

Учитель еще не спал и работал, обложенный какими-то книгами да математическими вычислениями. В первую минуту он даже испуганно отшатнулся от своего нежданного гостя, до того было болезненно-бледно и расстроено лицо Лубянского.

– Петр Петрович! Что с вами?

Тот кое-как, с трудом рассказал, в чем дело.

– Пойдем искать вместе… помогите мне… вместе скорее, может… как-нибудь… спасите ее! – говорил он урывками каких-то смутных мыслей, в какой-то полупомешанной растерянности.

Учитель молча, но поспешно стал одеваться и в две-три минуты был уже готов.

– Куда же идти-то? – спросил он, выйдя на улицу.

– На Волгу… на Волгу идти… Она там верно… там… Где же больше? – бормотал майор, весь дрожа нервическим трепетом.

– Нет, Петр Петрович, этого быть не может, – самым уверенным тоном стал успокаивать его Устинов. – Я головой готов ручаться, что не может!.. Просто так подурила себе немножко, а это нет, это вы только напрасно себя беспокоите… Тут что-нибудь иное…

– Иное?.. Да что ж иное? Затц говорила… что у этого… у Полоярова… Но ведь Затц дура… она врет это… этого быть не может, – с одышкой сказал наконец Лубянский.

Устинову мелькнула вдруг новая мысль, новая догадка.

– А вы там были? у Полоярова-то? – осторожно спросил он.

– Нет, не был… Зачем же туда?.. Там ведь нету…

– Да все-таки… попытаемся, сходим… может, он знает.

Отправились к Ардальону. У ворот того дома, где обитал он, дремал дежурный дворник.

– Дома господин Полояров, не знаешь ты? – спросил Устинов.

– Нет его дома; не бывал еще.

– А не была тут вечером… молодая… девушка? – с трудом проговорил Лубянский.

– У Полоярова-то? – переспросил дворник.

– Да, да, у Полоярова…

– Какая это? Чернявенькая такая? Стриженая?

– Ну, да, да!.. Она самая… Не была?

– Вечером? так часу, значит, в девятом?

– Так, так; в девятом, в начале девятого.

– Была, приезжала, – подтвердил дворник. – Да она тут часто у него бывает.

– Где ж она? здесь? – перебил Устинов.

– Нет; таперя нет ее, уехамши…

– Как уехавши!.. Куда? – почти вскрикнул Петр Петрович.

– А не знаю доподлинно… Слышал, так, часу в одиннадцатом, рядили аны тут вдвоем извозчика за город, значит, как быдто в Гулянкину рощу… Сам-то, кажись, маленько выпимши был, а в точности не знаю, может, и не туда… потому, назад еще не бывали.

– Ну, спасибо, спасибо, голубчик, – заговорил Лубянский, торопливо порывшись в кармане и сунув в руку дворника какую-то монетку. – На, на, возьми себе! Пойдемте, Андрей Павлыч… Пойдемте отсюда… Что ж нам здесь делать?

И старик торопливым шагом побрел от ворот, где провожал его глазами удивленный дворник. Устинов пошел следом и стал замечать, что Лубянский усиленно старается придать себе бодрость. Но вот завернули они за угол, и здесь уже Петр Петрович не выдержал: оперши на руку голову, он прислонился локтями к забору и как-то странно закашлялся; но это был не кашель, а глухие старческие рыдания, которые, сжимая горло, с трудом вырывались из груди.

Учитель тихо отошел на несколько шагов в сторону, чтобы не мешать своим присутствием этому порыву глубокого горя, и в то же время не спускал внимательных глаз со старика, будучи готов при первой надобности подать ему какую-либо помощь. Прошло несколько минут, пока нарыдался Лубянский. Тихо отклонясь от забора, он, шатаючись, сделал два шага и присел на тумбу, подперев свой лоб рукою.

Минуло еще несколько минут, когда, наконец, учитель решился подойти к нему.

– Петр Петрович!.. а, Петр Петрович!.. Пойдемте-ко лучше домой… Я провожу вас, – осторожно и тихо сказал он, с участием дотронувшись до плеча Лубянского.

– А?.. что?.. как?.. – пробормотал тот, словно бы очнувшись. – А, это вы, голубчик?.. Что вы говорите?

– Я говорю, пойдемте домой… дома лучше… Что ж сидеть-то!..

– А?.. Домой?.. Хорошо, пойдем домой… Хорошо… пойдемте…

Устинов помог ему подняться с тумбы и под руку повел по улице. Старик видимо ослабел и даже слегка пошатывался.

Молча дошли они до самой калитки, и здесь Петр Петрович как будто приободрился немного.

– Спасибо вам, голубчик, спасибо, – сказал он, сжимая руку учителя; – теперь уж я сам… Извините, что потревожил вас… Не беспокойтесь, я сам… я сам как-нибудь.