Панургово стадо

Самовар давно уже стоял на столе и давно парился на нем чайник, но новая хозяйка даже и не дотронулась до налитой чашки. Она молча подошла теперь к столу, налила стакан и подала Полоярову.

– Что это? Никак глазки на слезки? – спросил он, взглянув на смутное, опечаленное лицо девушки. – О чем это? Уж не о папеньке ли стосковались?

– Да, о нем, – ответила она очень серьезно.

– Э, барышня! Это надо же было предвидеть! Ведь рано ли, поздно ли, ты все равно должна же была оставить его.

– Да, но так оставить, как я оставила…

– Решительно все одно и то же. Важна сущность факта, а сущность законна, потому что естественна, а обстановка – так ли или иначе совершился факт, это не суть важно; это пустяки!

– Но ведь дворник сказывал, что нас спрашивали… Это верно он был, – задумчиво проговорила девушка, отвечая не Полоярову, но как будто самой себе, на какую-то свою собственную, отдельную мысль.

– Всенепременно он… и, должно быть, с Устиновым, – подтвердил Ардальон.

– Я боюсь, что придет и сегодня, – сказала Нюточка.

– Ха-ха-ха! «боюсь»!.. Чего же тут бояться?.. Ну, и пусть его приходит!.. Я бы даже желал, чтобы он пожаловал.

– Это зачем? – подняла она удивленные взоры.

– А затем, чтобы поглядеть, как вы встретитесь. Это тебе, матушка, будет хороший оселок… что называется, проба пера. До сих пор все пустяки были, а теперь игра пойдет всерьезную. Вот ты и испытай, насколько ты боец жизни! Теперь и узнаешь, есть ли у тебя настоящий характер, или просто ты тряпица, кисейная барышня… Полно-ка, матушка, возьми лучше голову в руки и будь заправскою женщиною, а сентиментальничанье к черту, если хочешь, чтоб я уважал тебя! Коли перед всяким стариком киснуть, так что же ты станешь делать пред настоящим, пред серьезным-то делом?

В дверь заглянула квартирная хозяйка и объявила Ардальону, что его какой-то старичок спрашивает.

Лубянская смутилась и принужденной улыбкой хотела скрыть это чувство пред Полояровым, который, в свою очередь, окинул ее пристальным испытующим взглядом.

– Ну, Анютка… Смотри, молодцом у меня!.. Смелей! – подмигнул он ей и растворил майору дверь своей комнаты.

Петр Петрович сделал несколько шагов, но вдруг тревожным взглядом окинул всю обстановку и невольно попятился к дверям, смущенный, сконфуженный и как бы пришибленный какою-то внезапностью.

Он ожидал многого, но то, что увидел он здесь, было сверх его ожиданий.

Эта грязная, пропитанная табачным дымом комната, эти составленные стулья, этот диванишко с брошенной подушкой; этот расстегнутый ворот кумачной рубахи, и среди всей этой обстановки вдруг она, его чистая голубка, его родное, любимое детище… Майор смешался и сконфузился до того, что не мог ни глаз поднять, ни выговорить хоть единое слово.

Полояров вызывающим взглядом глядел на девушку.

Стараясь побороть в себе чувство смущенной неловкости, она, с улыбкой напускного равнодушия, словно бы ничего особенного и не случилось с ней, направилась к отцу, стоявшему на пороге:

– А, это ты, папахен? Здравствуй!.. Что же ты не входишь?

– Нюта!.. Где ты?.. Что с тобой? – глухо проговорил он наконец, не двигаясь с места.

– Как, Боже мой, где? У Ардальона Михайловича, – ответила она все с тою же деланою улыбкой. – Да чего ты такой странный, папахен? Ровно ничего такого особенного не случилось, чтобы в священный ужас приходить! Повздорили мы с тобой вчера немножко, ну что же делать, всяко бывает! Вчера повздорили, а сегодня помиримся.

Старик стоял и глядел на нее изумленно и недоверчиво, точно бы он и в самом деле не верил, что это дочь его.

– Да чего ты так глядишь на меня, – продолжала она, ласково положив на плечо ему руку, – своя, не чужая! Все та же, что и прежде. Ну, хочешь, поцелуемся?

– Нюта! Голубушка! Что это ты над собою сделала? – не выдержав наконец, зарыдал отец и припал на плечо дочери. – За что ты себя опозорила!.. Нюта… Нюта моя!..

– О, какие ты вздоры говоришь, папахен! – ласково засмеялась она. – Ну, чем же я себя опозорила? Что ж, я подлость какую сделала? украла? продала кого? В чем позор-то?

– У него… Нюта! у него на квартире… ночью… одна!.. Боже мой, Боже! До чего дожил я!

– Экая важность, что у него! – возразила девушка, успевшая уже оправиться и даже несколько успокоиться и облегчить себя тем, что отец так мягко встретил ее. – Что у него, что в другом месте, – не все ли равно? А зачем притесняешь меня? Кабы ты больше уважал мои человеческие права, я бы не ушла от тебя. А ушедши, куда же мне было деваться? Конечно, к Полоярову, потому мы друзья с ним.

– Нюта моя! Пощади ты мою седую голову! Не говори ты таких слов ужасных!

И он вдруг упал пред ней на колени.

– Умоляю тебя!.. Господи! Кабы все это один только сон был! Кабы ничего этого не было!.. Я не верю… не могу верить… Нюта! скажи ты мне, ведь этого ничего нету? Да?.. да? Ведь нету?

– Да чего нету? О чем ты хлопочешь, папахен? Не понимаю тебя я!

– Ну… хоть обмани ты меня… но только… Да нет, неужели же все это правда?

И он мучительно, тоскливо схватил себя за голову.