Панургово стадо

Девушка, не зная, что делать, что отвечать ему, недоумело пожала плечами и бросила взгляд на Полоярова, как бы прося его помощи и совета. Но Ардальон, закуря папироску, спокойно расселся на диване и, заложив ногу на ногу, безучастно созерцал эту сцену.

– Ах, да встань же ты, папахен! – досадливо принялась Анна Петровна подымать старика с колен. – Ну, что это, право, за глупости!.. Это, наконец, скучно!.. Я рассержусь, папахен, слышишь ли? И чего тебе от меня хочется, понять не могу!

– Хочется мне… хочется, Нюта… знать тебя чистой… не опозоренной… Ведь это все неправда? Ничего этого не было? Да?

– Старик заговаривается, – пробурчал Полояров.

– Я?.. Я? – поднялся вдруг Петр Петрович. – И ты еще осмелился!

И он в исступлении, порывисто кинулся на Ардальона.

– Стоп, машина! Стоп! Не ву горяче па! Полегче! – отстранил его Полояров. – Ведь вам не сладить со мной: я маленько посильнее буду, да и горячиться-то не из чего! А вы присядьте-ка, да успокойтесь, мы вам чайку нальем, пожалуй, да тогда и потолкуем как следует.

– Папахен, милый мой! – обняла Лубянского девушка, удерживая его дрожащие руки, – ей-Богу, все это напрасно! Ну, что за трагикомедия? И все из-за таких пустяков! Ну, можешь успокоиться: я все та же и люблю тебя по-прежнему. Довольно с тебя этого?

– Ах, Нюта, Нюта! Если б у людей не было памяти! – сокрушенно вздохнул он, понемногу приходя в себя. – Как вспомню, я с ума схожу!.. За что ты убила меня? что я сделал тебе? А вы! – обратился он к Полоярову. – Я принимал вас в дом к себе как честного человека, а вы вот чем отплатили!.. Спасибо вам, господин Полояров!.. И тебе спасибо, дочка!

– Эх, почтеннейший мой, Петр Петрович! – махнул рукой Ардальон, – какую вы, право, ерунду городите, так даже слушать смешно! Ну, что же я такого бесчестного сделал против вас? Что дочка-то ваша пришла ко мне? Так не выгнать же мне ее! Ну, все равно, что пришел бы Анцыфров или Подвиляньский, то и она! Я ведь в этом ваших пошлых различий не делаю, да и не понимаю их. По мне, это все равно! Она такой же приятель мой, как и те. Ну, попросилась переночевать. Кабы у меня была лишняя комната, я бы, конечно, уступил ее, а нет комнаты, так где же мне взять?

– А по ночам в Гулянкины трактиры ездить с порядочною девушкою, это, по-вашему, не бесчестно? – презрительно и строго спросил его Лубянский.

– В трактиры?.. М-да! Это как на чей взгляд, конечно… По-моему, – не бесчестно; просто погулять людям захотелось, ну и поехали. Самое естественное дело!

– Естественное дело позорить имя девушки!

– Имя!.. ну, что такое имя?.. Какое-то фиктивное понятие! Пишите ваше имя на вашей дверной доске, на вашей книге, на ваших векселях там, что ли, – это я все понимаю; а что люди погулять поехали, так при чем тут имя-то? Все это, батюшка мой, одни только нелепые предрассудки! Эта песня стара, ее бросить пора. Ну, да уж так и быть! – с решимостью какой-то внезапной мысли, махнул вдруг рукой Полояров. – Хоть это и в корень противно моим принципам и убеждениям, но… уж куда ни шло! лишь бы только кончить эти скучные объяснения. Мне, пожалуй, все равно! Коли вы находите, что Анна Петровна опозорена мною, я, извольте, женюсь на ней! То есть формально сочетаюсь законным браком! Угодно вам этого? Ну уж, кажется, «благороднее» невозможно!

Девушка изумленно и радостно вскинула на него глаза свои.

– Папахен! голубчик! Старикашка ты мой милый! – весело защебетала вдруг она, ластясь и увиваясь около отца. – Ну вот видишь ли, как все это вдруг хорошо устроилось! Ну, о чем же печалиться? Ну, улыбнись мне, что ли! Ведь чего же тебе еще больше? Ведь мы с ним любим друг друга!

«Вишь, заегозила, как про аналой-то услышала!» – молча и саркастически подумал себе Полояров. «Вот она, натура-то, и сказалась! Дрянь же ты, матушка, как погляжу я!.. Кисейная дрянь!»

Но старик не обрадовался. Великодушие Ардальона не произвело на него ни малейшего эффекта. Он стоял в глубокогрустном и сосредоточенном раздумье, и только глаза его были устремлены на головку дочери, с какою-то болезненно-тоскливою нежностью.

– Пойдем, Нюта, домой! – грустно проговорил он, и в голосе его сказалась тихая мольба и полное прощение во имя неизбежной покорности пред судьбой и совершившимся фактом.

– А ты не будешь притеснять меня? Не станешь делать наперекор мне? – заторговалась вдруг она. В ней мигом проснулась капризно-своенравная, избалованная натура. – Я, пожалуй, вернусь, но только на вчерашних моих условиях! Не иначе!

– Пойдем, Нюта, домой! – тихо повторил старик, беря ее за руку. – Я ни в чем тебе… ни в чем не поперечу.

И лицо его нервно передернуло нечто горькое при этом последнем слове.

– И в самом деле, ступайте-ка вы лучше домой пока, – охотно поддакнул Полояров. – Только уж, пожалуйста, Петр Петрович, вы ее не тово… Уж теперь мне, как жениху, предоставьте право следить за ее поступками; не вам, а мне ведь жить-то с нею, так вы родительскую власть маленько тово… на уздечку. Ха-ха-ха! Так, что ли, говорю-то я? ась?..