Папа говорит

Надир Юматов Папа говорит

Суп едят, чтобы не обидеть того, кто его приготовил. Я так и сказала ей, а еще добавила, что съела бы лучше бутерброд с сырым мясом, чем цедить ее похлебку. И тут она снова вздумала сравнивать меня с этой малявкой, мол смотри, даже она ест и не морщится и будто бы поэтому, взрослее меня. К тому же, грозится не выпустить за двор, если не опустошу глубокую тарелку, болотной жижи.

– Ну мам! Я уже ела сегодня…

– Ты только встала. Жри, давай!

Я так надеялась, что сейчас, как обычно это бывает с утра, прибежит Макс, потарабанит в калитку, крикнет: «Майя, ты дома?» и тогда она меня точно отпустит. Конечно, мне известно, что в таких случаях, другие мамы вынуждены приглашать гостя в дом, усаживать его за стол, кормить, поить, интересоваться здоровьем родителей, в общем – делать все, чтобы ничего дурного о них не подумали. Но, моей же матери, проще отпустить свою дочь непоевшей, чем отдать гостю лишнюю порцию супа. Только дело, как можно подумать, далеко тут не в жадности. Просто ей вечно мерещится, будто бы Макс, незамедлительно побежит, после нашей кухни, просвещать всю деревню: какой же у нас дома царит беспорядок. И ничем ты ей не докажешь, что беспорядок существует только у нее в голове. Папа говорит, у нее перфекционизм и пытаться переубедить таких людей как мама, все равно, что башкой, проломить мраморный пол.

– Все, съела – гордо сообщила я, демонстрируя пустую тарелку. Не смотря на мое очевидное первенство в гонке по поеданию супа, мама незаслуженно похвалила младшую, а на меня бросила укорительный взор: соплячка, видите ли, ест спокойней, без пререканий. Конечно, она ест, подумала я, пока ее недостаточно окрепшие ручки не в силах еще отмахнуться, а кукольный рот покорно раскрывается одним лишь нажатием пластмассовой ложки. Вот подрастет, окрепнет – там и посмотрим.

– Ну, я пошла?

– Ой, шуруй куда хочешь!

Я решила отправиться к Максу. Это мой лучший друг и, пожалуй, единственный, кого в такую слякоть отпускают играть.

– Мне нужны сапоги – пролепетала я, притворно возмущаясь около подоконника, затем смачно цокнула – посмотри какая там грязища! – и чуть не добавив: «ой-ёй-ёй», кивнула на окно.

Притворство сработало. Мама молча, без обзывательств, без того как я осточертела ей, без недовольных вздохов и ахов, даже не закатив глаза под самые брови, смерено потопала в кладовку искать сапоги.

Теория в очередной раз подтвердилась: обращаясь к матери (особенно, когда она за-нята) ни в коем случае нельзя подавать признаков радости, иначе настроение тут же будет испорченно. Недаром ведь, перед тем как исполнить мою просьбу, мама уделяет целую четверть минуты для того чтобы, как следует рассмотреть: не потрясываются ли от нетерпения мои коленки, или вдруг я, вообще чего – стою, улыбаюсь. Но благо, теперь та я знаю, как следует вести переговоры и не попасться в эту западню для радужных эмоций и мыслей – нужно всего-навсего на время побыть возмущенной: спрятать куда подальше свое игривое настроение, показав таким образом, что сегодня у тебя нечего портить.

– Скоро приду – бросила я, уже в сапогах и в куртке, покидая сломя голову дом. Мать, что-то прокричала мне вдогонку, но я закрывала за собой калитку и не смогла разобрать, что она там имела ввиду. Очевидно, хотела отметить, что хорошо знает мое «скоро» и как оно растяжимо, а еще, если меня угораздит пересечься с отцом, передать ему, чтобы пёрся домой и выпустил кур.

– Ладно, ладно… Ладно! – все, что ответила я.

Солнце едко слепило над крышами двух верениц приземистых домиков. Последней ночью дождь размыл все границы, высыпанной песком дороги, и улица наша стала пло-ской как поле ореховой пасты, в составе которой, правда, были осадки выхлопных труб. Приблизительно в том месте, где по идеи должна пролегать «дорога», виднелись переливчатые, радужные блики, покрывавшие тонким слоем бензина поверхность некоторых луж.

На углу переулка, на своем излюбленном, размером с дутый телевизор, булыжнике, сидел завсегдатай по имени: «Ерик» – достопримечательность не только улицы, но и целой деревни. Сидел в сапогах, размашисто трепав поредевшую от облысения голову, словно пытаясь стряхнуть с нее перхоть.

Я перестала пинать лужи, сунула руки в карманы и понурилась, наивно пологая, что так мне удастся пройти незамеченной мимо. Но не тут, то было. Не успела я поравняться с Ериком, как в меня полетели гнусавые звуки:

– Э-э-э, Поды суды, поды…

На пятый раз: «поды суды» я сдалась, словно меня только что обнаружили и, походя, повернувшись к нему торсом, приветливо махнула. Лукаво улыбнулась, делая вид, что ничего не слышу. Подходить, естественно я не собиралась, но и Ерик не думал униматься:

– Поды суды, э-э, поды суды…

Когда Ерик остался позади, пластинку «поды суды», сменила другая пластинка: «ты куды?», а когда дугообразная улица, совсем скрыла меня из виду, он как щенок учившийся лаять, что-то неодобрительное проулюлюкал мне в след и наконец-то заткнулся.