Папа Хемингуэй

Весь май Эрнеста лечили электрошоком. Когда курс закончился, Мэри разрешили посетить мужа в больнице. Она рассказывала, что Эрнест был раздражен еще в большей степени, чем раньше. Он с горечью говорил, что его память стала хуже, что писатель в нем убит, и во всем виноваты врачи Мэйо, которые в конце концов по его требованию прекратили назначать ему эти страшные процедуры. Причиной конфликтов между врачами и Эрнестом было его нежелание признать серьезность своей болезни и необходимость применения сильных средств. Совершенно очевидно, врачам не удалось убедить его посмотреть в лицо истинному положению вещей.

Эрнест уже не говорил с Мэри о самоубийстве, более того, твердо заявил, что полностью вычеркнул эту мысль из сознания. Однако все его мании остались с ним. Более того, теперь у него возникла предубежденность против Вернона Лорда и самой Мэри. В первый же вечер он обвинил ее в том, что она специально засадила его в Мэйо, чтобы завладеть его деньгами. Но на следующий день он был снова мил и нежен с ней, все время благодарил за все, что она для него делала. Его сознание металось. У Эрнеста возникла новая мания — теперь он был уверен, что ему нельзя возвращаться в Кетчум: там его уже ждут, чтобы арестовать и засадить в тюрьму за неуплату налогов. Он обвинял Мэри, что она помогает властям, пытаясь отвезти его домой, где они и прижмут его к ногтю.

— Как мы можем убедить его лечиться, если он считает, что это лечение ему совсем не нужно? — спрашивала в растерянности Мэри. — Как мы можем заставить его поверить, что он серьезно болен, что он вообще болен и врачи Мэйо пытаются его вылечить? Мне кажется, врачи и сами не могут внушить ему необходимость электрошоков. Видеть его в клинике — всегда под присмотром, всегда в сопровождении персонала — ужасно! Бедный мой Эрнест! Где здесь можно было бы погулять? Ты знаешь, как Папа любит быть на воздухе. Он поговаривает о том, чтобы уехать за границу, даже отправил телеграммы друзьям в Испанию и Францию, может, стоит его отвезти в какую-нибудь другую клинику — в Швейцарии или еще где-нибудь? Просто невыносимо все это видеть — ему так нужна помощь, но он ни в какую не хочет ее принять. Должен же быть какой-то выход!

Сознание Эрнеста стало похоже на тюрьму, из которой не убежишь. В основе его новых маний лежало то обстоятельство, что он и на самом деле не мог вернуться в свой дом на Кубе. На основе этого реального факта возникли три новые мании: он не может оставаться в Рочестере, потому что врачи уничтожают его память; он не может вернуться в свою нью-йоркскую квартиру, поскольку его тут же схватят за растление малолетних; он не может вернуться в Кетчум — там его немедленно арестуют за неуплату налогов.

Примерно тогда же, после приезда Мэри в Рочестер, Эрнесту разрешили говорить со мной по телефону. Эти разговоры назначались заранее, и их, несомненно, прослушивали. Он наверняка знал об этом, потому что только пару раз упомянул о своих страхах, и то очень неявно.

Больше всего его волновала возможность экранизации «За рекой в тени деревьев». Десять лет он отказывался от всех предложений снять фильм по роману. Джерри Уолд оказался самым настойчивым из всех продюсеров, на протяжении долгого времени он не оставлял попыток получить у Эрнеста разрешение на съемки. И тут вдруг Эрнест вспомнил о чеке на пятьдесят тысяч долларов, который ему предлагала студия «Коламбия пикчерс». Эрнест действительно согласился, чтобы Купер делал фильм, но это скорее была уступка другу, чем его собственное желание. Теперь все было иначе. Кто мог бы сыграть роль пятидесятилетнего полковника Кантуэлла? Как я думаю? Он спросил меня об актере, имя которого не мог вспомнить — тот жил в Швейцарии, и именно его предлагал Джерри Уолд. Я вспомнил, кого он имел в виду. Эрнест сказал, что этот актер не должен играть полковника ни при каких обстоятельствах. Затем он пытался вспомнить актеров, которые могли бы справиться с ролью, но у него ничего не получилось, и он снова вспылил, закричав, что врачи полностью разрушили его память.

Тогда, беседуя со мной, Эрнест казался поглощенным делами и непривычно жестким. У меня создалось впечатление, что перед ним лежал лист бумаги с перечнем вопросов, которые необходимо обсудить, и он старался ни о чем не забыть, поэтому переходил от одного к другому, не обращая внимания на то, что говорил я. Присущий ему неторопливый ритм речи изменился, и его голос звучал, как будто записанный на пленку, пущенную с повышенной скоростью.

По поводу экранизации «За рекой, в тени деревьев» я сказал, что выясню ситуацию и потом расскажу ему. Но выполнить своего обещания мне не удалось.