Папа, мама, я и Сталин

Шерстки, 13.1.1947 г.

Здравствуй, дорогая Лидука!

Наконец-то я получил твое письмо от 2.1 I, оно долго шло, как, очевидно, и мои предыдущие письма к тебе, о которых ты пишешь, что вовсе не получала. Это письмо я передаю с товарищем, едущим в Горький, поэтому оно должно к тебе скорее попасть.

Твои опасения насчет моего здоровья — неосновательны. Я здоров, чувствую себя, в основном, хорошо. Правда, только в последние дни немного прихворнул, простудился, очевидно, побаливает горло.

Но это ничего. Беспокоиться по этому поводу не надо, — пройдет.

Напрасно ты меня упрекаешь, подозреваешь наличие каких-то «убедительных причин» и т. д.

Ничего такого нет, можешь быть совершенно спокойна.

Работаю очень много, нервничаю, так как вся работа — в больших трудностях состоит.

Задание мое по командировке я выполнил, отчитался и рассчитался — доплатил около 400 рублей.

4. II я перевел тебе 400 рублей, получила ли ты их? Все это время я занимался оформлением моего документа, и полностью оформил и получил его на 5 лет.

Когда появится возможность (надеюсь, что это будет в ближайшее время), — приеду домой.

Сейчас мне срочно нужны деньги — 1 ½ тысячи рублей.

Прошу тебя сейчас же, не задерживая этого, взять эти деньги со сберкнижки и телеграфно перевести мне их, — это необходимо мне.

Меня очень удручает положение с сынкой. С чего он так расшалился? Может быть не надо слишком строго его наказывать?

Как его здоровье?

Я думаю, Ликин, что мне удастся обязательно приехать 1–2 апреля. Я уже об зтом говорил.

Через несколько дней здесь ожидается приезд Володи.

Думаю договориться с ним о моей дальнейшей судьбе. Буду просить, чтоб меня отпустили сейчас же. Теперь я смогу устраиваться в Москве.

Это — самое главное, что я уже сделал. А ты думала, что об этом не беспокоился?

Глупенькая ты моя женушка!

Скоро мы уж будем вместе, и ты сможешь хоть немного отдохнуть от забот и трудов.

Крепко, крепко обнимаю и горячо целую тебя,

твой Сема.

Привет маме, всем родным.

Первый раз отец приехал в Москву тайно, не имея на то права. Ведь житуха «без ста городов» означала тягостное ограничение воли — и это после всего, что пришлось пережить.

Он позвонил в парадную дверь, мама открыла с колотящимся сердцем, но — без лишних эмоций, по-тихому надо было прошмыгнуть по коридору как можно более незаметней.

Уже в комнате он впервые увидел меня не грудным, а десятилетним мальчишкой.

Отец. Я тебя хотел на руки поднять, поцеловать, но ты не дался. Уклонился!.. Я сразу понял, что ты дичишься меня.

Мама. Сема заплакал, я заплакала вслед…

Я. И бабушка моя тоже заплакала, глядя на эту встречу Одиссея и Пенелопы.

Отец. Лика, я люблю тебя.

Мама. Ну, пожалуйста, без этих слов.

Я. Через час мы пошли с отцом в баню. В Сандуны, в люкс, высший разряд, за восемь рублей.

Мама. Марик, не бойся. Это твой папа.

Я. Эти мамины слова мне хорошо запомнились. И я их не раз потом повторял про себя: «Марик, не бойся. Это твой папа». Каково, а?..