Папа, мама, я и Сталин

Уважаемая Лидия Михайловна!

Я прошу прощенья, не хочу Вам приносить никакого беспокойства. Но сама жизнь и история, так, очевидно, хочет.

Прошу Вас убедить себя, что напрасно Вы так настроены ко мне. Вы меня не знаете. Но вот женщина, которая была в ссылке, сослана на всю жизнь, встретила Сему. Полюбили друг друга, в несчастьи прожили 10 лет. Мы были сосланы на всю жизнь, это было страшное горе. Я тоже мать. Такое сердце как и у Вас. Я ни в чем не виновата, что так судьба сложилась для меня. Очень хотела бы с Вами поговорить, Мне больно как матери за отца Марика, у которого нет чувства человеческого. Продать пальто — 1200 руб. и купить кулон вот этой распутной женщине. Я знаю, что Вы победили. Вы мать, и для Вас Марик дорог. Мать это не отец. Много Вам пришлось трудных минут. Но Вы можете гордиться своим сыном и положением, а Сема несчастный и легкомысленный человек. Но что ж, так, наверное, должно быть. Я буду в Москве 20 августа, позвоню с Вашего разрешения.

С уважением к Вам

Ольга Конст.

14 авг. 1958 г.

Эпилог, или Последний разговор

Отец умер раньше мамы — в 1967-м.

Мама пережила отца на девять лет и ушла из жизни в 1975-м.

67-й — год пятидесятилетия советской страны. Тот праздничный шабаш, который был устроен новым Ильичем по этому случаю, был поистине беспределен. Вовсю запахло сталинским ренессансом — суд на Синявским и Даниэлем предварял танковую расправу с Чехословакией.

В тот роковой для себя день отец из Тулы решил ехать по делам в Москву.

Утром он принял горячую ванну, в которой пролежал не меньше часа. Видно, сказалась зэковская тяга к удовольствию, выпадающему на свободе как подарок судьбы. Но когда он вылез из воды, почувствовал себя плохо. Крайне плохо.

Тем не менее он Сел в машину и двинулся в путь.

По дороге его физическое состояние ухудшилось, он дважды терял сознание на короткое время.

По приезде в Москву шофер сразу отвез его в 52-ю больницу, где у него работал знакомый врач.

Отец не имел сил даже сказать своему водителю два слова: «Вези к Паше» или «Вези к Розе». Ведь обе его родные сестры были великолепными действующими докторами.

В приемный покой отца внесли на носилках.

Места в палате ему не нашлось.

Не приходя в сознание, он умер на больничной койке в коридоре.

А у себя дома (отдельная крохотная квартира-кооператив на улице Волгина) мама вырастила кактус и произнесла фразу, которую я запомнил.

Мама. Этот цветок живучее нас.

Я. И добавила уж совершенно меня сразившее.

Мама. Теперь я вдова.

Она сказала это так просто и так трогательно, что я заплакал.

А она, бесслезная, долго стояла у окна на кухне и смотрела в упор на тьму подступающей ночи. Мы только что вернулись с кладбища. Общих поминок не было. Сестры отдельно, мама и я отдельно.

Мама. Помой руки.

Я. Зачем?

Мама. Так надо. Посидим.

Мы присели за кухонным столом.

Я. Мама… мамочка… я тебя очень люблю. Очень-очень.

Мама. Это ты к чему сказал?.. Хочешь меня поддержать? Или хочешь, чтобы и я заплакала?

Она была из железа. Я забыл, что она из железа.

Я. Я к тому, что жизнь не кончилась. Будем жить.

Мама. А как?

Я. Я с тобой.

Мама. Ерунда. Ты вырос эгоистом. Чудовищным эгоистом. У тебя своя жизнь… театр… твоя жена, дочка… А у меня ничего. Ровным счетом. Жить незачем. Теперь и я мертвец. Может, это и к лучшему.

Затемнение.

Через девять лет — разговор продолжился на той же кухне.

Я. Хорошо. Я плохой сын, не уделяю тебе должного внимания, не звоню, не прихожу, но это ведь ничего не значит!.. Не количеством же звонков измеряется мое к тебе отношение!..

Мама. Почему же?.. Может быть, и количеством.

Я. Обещаю тебе звонить чаще.