Папа, мама, я и Сталин

Так вот, этот человек с видом рафинированного интеллигента запросто болтал и находил общий язык с голубятниками-блатарями, с пахучими и грязными продавцами живого крылатого товара. Он умел на разные лады свистеть в два, три и четыре пальца и, выйдя во двор, оглашал его своим умением — забавная незабываемая картина, когда этот на вид профессор становился полновластным хозяином голубиной стаи.

Голубей надо было кормить по науке. Следить за их здоровьем, настроениями, характерами.

Их надо было выпускать на волю — двойками, тройками, стаями… И делать это по режиму, в регулярном ритме.

Чтобы они возвращались!..

Но бывали случаи — редко, но бывали! — когда отчим сидел мрачнее тучи и смотрел в одну точку. В такие моменты — не подходи, убьет!.. Депрессия!..

Что случилось?.. Можно не спрашивать.

Голубь не вернулся!

Трагедия почище шекспировской.

Он не пил. В рот спиртного не брал. Но умел залить горе. Буквально залить.

Кипятил чайник. Ставил таз. Наклонял над ним голову.

— Полей! — говорил он мне.

Я ужасался: ведь кипяток же!..

— Я о чем прошу?! — гневно говорила опущенная к тазу голова. Я слегка брызгал на лысину из чайника.

— Еще!

Я лил еще.

— Еще!.. Еще!.. Харррашшшо!

Лысина отчима, едва-едва не обваренная, но красная до предела, прыгала перед моим носом.

— Полотенце! — командовал он.

Я кидал на лысину приготовленное мамой полотенце, обрядовое действие имело логику — после омовения следовало обтирание и далее — общий смех, окончательно снимающий напряжение.

— Теперь в шахматы!.. — предлагал я. — Сыграем?

— Вслепую! — отвечал он с азартом.

Это значило, что я сидел за доской и передвигал фигуры и пешки за него и за себя. Он только произносил: слон эф-пять бьет пешку цэ-четыре!..

Он, конечно, выигрывал, даже не глядя на доску, запоминая безошибочно меняющееся расположение своих и моих шахмат, но ему доставляла удовольствие эта игра на память, на воображение, если можно так выразиться. Высший класс. Демонстрация кибернетического мозга, но в то время кибернетика была лженаукой.

— Сдавайся! — говорил он мне. — У тебя положение безвыходное.

Я продолжал играть.

— Это неуважение к сопернику. Учись сдаваться!..

Не нравилось мне это «учись сдаваться», честно скажу. Тогда отчим, доведенный моим упрямством, раздраженно объявлял:

— Через три хода гебе мат!

— Ну и что?.. Пусть будет мат, но я играю.

Я играл.

— Не будь дураком. Это закон такой неписаный — не доводить до мата. Учись сдаваться.

Я до сих пор, дурак, не научился. Так и слышу в ушах этот голос: «Учись сдаваться!..» «Учись сдаваться!..» Йо-хо-хо!..

— Мат! — говорил мне отчим наставительным тоном. — Ты даже мат не видишь.

— Вижу.

— Ну, тогда собирай шахматы. Кто проиграл, тот собирает.

А вот этому неписаному закону я следовал. Что делать, если проиграл?!

Мама называла его за глаза «чудаком» или «милым чудаком». По-чеховски… Россия — страна героев и антигероев. И те и другие — сплошь «чудаки»…

Но он хоть и был «чудак», но отнюдь не прост. В этих его странностях и чудачествах проявлялось скрытое неприятие всего, что происходило вокруг. Шахматы и голуби для Григория Захаровича — это что-то вроде башни из слоновой кости. Это жизненные принципы, позиция вроде бы антигражданская, но на самом деле супергражданская. Легальный уход от реальной жизни с ее катаклизмами и мерзостями требовал от человека найти тайную лазейку. Но такую, чтоб никто не придрался. Не обвинил в аполитичности или, не дай Бог, в противостоянии режиму.

Голуби воркуют, взлетают, кружат, а ты знай себе посвистывай…

Шахматы тренируют мозг, заставляют решить головоломки, отвлекают от надоевшего быта, а ты знай себе поигрывай…

Улёт — как результат своеобразных наркотиков… Чем не способ выжить при тоталитаризме?! Но как при этом обустроить личную жизнь?! Это самое трудное, поскольку вносит в программное одиночество ветер перемен. Мама всю жизнь любила только одного человека — моего отца.

Но когда Григорий Захарович умер, сказала:

— Жаль. Он был хороший человек. Я ему благодарна. И мне, и всем было понятно, за что, за кого.

Мама прижала меня к себе, как маленького, хотя мне в ту пору исполнилось восемнадцать лет.

— Вот за кого. За сына.

И я присоединяюсь к ее словам. Усыновленный, с другой фамилией (не такой уж явно еврейской, как Шлиндман), я получил другую судьбу, хочешь не хочешь.

В добавление рассказа о многочисленной семье Розовских следует вспомнить младшего брата Григория — Леню, о котором неизвестно ничего, кроме того, что он погиб в бою с немцами в 41-м году где-то под Смоленском у поселка Ярцево. Место захоронения Леонида Захаровича отсутствует.

А воз еще один Розовский-сын — Иосиф Захарович — был похоронен с почестями, которые в 1927 году полагались для ритуальных прощаний с партгосдеятелями и профессиональными революционерами.

Заслужил!.. Член РСДРП с 1902 года. Партийная кличка — Осип.