Он попытался одной рукой поймать муху, а второй зацепить широкий ворот Ольгиного свитера. Поскользнувшись на осколках бокала, Ромка не удержал равновесия и свалился кулем на грязный пол пивной. «Скорая» приехала довольно быстро, но сделать ничего не смогла.
На панихиде были все.
Первой слово взяла Скрипка: «Ромку я знала, можно сказать, с самого детства. Любви особой у нас не было, но встречались мы часто, даже иногда чаще, чем хотелось бы усопшему. Надо сказать, что великого скрипача из него не вышло, но Евгений Павлович – учитель в музыкальной школе до сих пор ставит в пример Ромку своим ученикам». Собравшиеся вяло поаплодировали.
Священник постучал в микрофон и дал слово Презервативу.
«Я вас долго не задержу, – жизнерадостно начал тот. – С Ромкой мы познакомились довольно рано, когда ему исполнилось шестнадцать лет. В день его рождения двадцатилетняя соседка в пыльной кладовке преподнесла мальчику азы сексуального воспитания. Ну, а дальше – пошло, поехало. Как говорится, буду краток – сто шестнадцать побед и двадцать два поражения. А когда поражения стали устойчивым трендом, мы расстались».
Народ заметно оживился. К изголовью гроба протиснулась Сигарета. Прокашлявшись в микрофон, она поправила фильтр и начала: «В отличие от предыдущего докладчика, мы познакомились с безвременно ушедшим от нас довольно поздно. Как я ни старалась, но сделать его своим поклонником оказалось довольно муторно. Но, вместе с моей неизбывной подругой Водкой нам удалось сделать практически невозможное – превратить хорошего мальчика из интеллигентной семьи в то, что лежит перед вами, господа».
Собравшиеся с пониманием переглянулись и закивали головами. «Слово имеет Кандидатская Диссертация», – ведущий поправил микрофон.
«Добрый день, – пьяно икнув, начала та. – С покойным у нас было шапочное, если можно так выразиться, знакомство. Так, переспали вместе несколько ночей и разбежались. Бросил он меня, гад такой, а клялся в вечной любви».
Под одобрительное улюлюканье толпы, Кандидатскую Диссертацию стащили с трибуны.
Подождав, пока страсти поутихнут, к изголовью бочком протиснулась Водкаспивом. Собравшиеся встретили ее появление восторженно. Водкаспивом раскинула руки, успокаивая народ.
«Друзья, – крякнув, начала она. – Вы все знаете, какие нелегкие испытания выпали на долю усопшего. Несмотря на происки этих прихвостней из оппозиционной партии «Водкабезпива», Роман всегда оставался в наших рядах, предпочитая не выбрасывать деньги на ветер. Так давайте же проводим нашего товарища в последний путь партийным гимном». Свернув с головы пробку, она затянула: «Шумел камы-ыш, деревья гнули-и-ись!»
Песня неслась над снежной равниной, кое-как утыканной покосившимися крестами и, услышав ее отголоски, вставали под приспущенные знамена все новые члены, подхватывая хриплыми голосами слова гимна. Вечерело. Огромная страна погружалась в сумерки.
МИХЕЙКИН И ЛЕДОКОЛЫ
– Грубо, – Михейкин протер салфеткой очки. – Очень грубо.
Ситуация явно складывалась не в его пользу: два здоровенных лба, особо не отягощенные интеллектом, криво усмехались друг другу. Склонившись над столом Михейкина, они казались ему двумя ледоколами «Ленин», а себя он представлял медвежонком Умкой, выброшенным злой волной на льдину.
– Так что вы хотели, любезные?
– Это он нас чего, того? – просипел один из ледоколов. – Пидорами обозвал, что ли?
– Типа того, – прогудел второй ледокол. – Слышь ты, остывший, где бумаги?
– Как-кие бум-маги? – завибрировал нижней губой Михейкин.
– А чего-то он остывший? – моргнул ледокол-первый.
– Ну, ладно, – добродушно согласился второй. – Еще пока не остывший. Но, если бумаги не найдутся, то очень может быть, что скоро.
– П-про-о-остите, – Михейкин нервно заерзал на стуле, с надеждой вглядываясь в сторону двери. – Вы от кого?
– От хрена одного, – нестандартно пошутил второй, отчего оба гулко расхохотались. – Разрешение на строительство торгового комплекса «Мирный мир» у тебя?
– У меня, – подтвердил Михейкин, буравя глазами дверь.
– Да не парься ты, мужик, – ледокол-первый сжал ладонью плечо Михейкина. – Там, за дверью, наш старший брат. Он никого не пропустит без очереди, стопудово.
– Так что подписывай, – ледокол-второй глянул на часы. – И по краям. А то у нас сегодня еще один клиент нарисовался.
Михейкин, вздрагивая, достал из сейфа нужную папку и, обмакнув в чернильницу перьевую ручку с золотым пером, размашисто подписал.
– Красиво, – подхватил папку со стола первый. – Еще увидимся, если что.
– Не дай бог, – неумело перекрестился Михейкин. – Завтра ухожу в отпуск.
– Стукнешь ментам, – второй приоткрыл дверь, кивнув третьему ледоколу. – Завтра с одной стороны от тебя будут стоять друзья, а с другой – родственники усопшего.
– Бу-га-га-га, – заржали три ледокола уже в коридоре.
– Викентий Романович, – ледокол-первый поерзал, устраиваясь на кожаном сиденье «БМВ». – Ваши бумаги, как договаривались.
Очкарик открыл папку, пролистал и удовлетворенно крякнул на свежую подпись.
– Андрей Аристархович, – он протянул ледоколу потертый портфель. – Это вам за труды.