Папа

Но всё это давно в прошлом, хотя я и помню всё в мельчайших подробностях безо всяких блокнотов. Помню машину, парковавшуюся во дворе того переулка, когда я садилась на скамеечку. Помню того весёлого бездомного пса, что пробегал мимо, когда я наклонялась к огоньку в сложенных ладонях моего мужчины. Помню, как шёл мой отец, и любопытную старуху, прислушивающуюся к нашему трио… Помню эту оскорблённую спину. Помню это вечное: «я-то ничего…» Это очень легко запомнить. Три слова. Дешёвенькая копеечная индульгенция, на которой написано: «Я-то – ничего!» – пользуемая слишком многими отцами.

Склонность к трагифарсу в крови у нас, на всю голову первых учеников. Они не могут быть лучезарными или жёсткими, эти ученики. Но они могут перестать быть учениками. И тогда всё становится проще. Если ты не ученик – ты не обязан помнить все уроки.

Потому сейчас, когда мне сорок четыре, я совершенно спокойно встречаюсь с собственным отцом в этом прекрасном южном приморском городе.

Я прошла пешком от Аркадии до Приморского бульвара. Это не так долго и далеко, как может показаться. И совсем уж близко для жительницы огромного столичного города, привыкшей к совсем иным расстояниям и любящей проходить эти расстояния пешком. Для меня этот южный приморский город – маленький. Камерный. Он для меня – что-то вроде родительской квартиры. Родительская квартира каждому из нас в детстве кажется огромной, даже если кухня в ней похожа на пенал, а комната всего одна и даже нет душа. В родительской квартире всегда есть место и подоконникам надежды, и уголкам обиды, и коридорам ожидания. Конечно же, потом всё это превращается в жалкие квадратные метры и говоримое своим детям: «У меня в твоём возрасте не было собственной комнаты!» Или велосипеда. Или ещё чего-нибудь. Всегда в собственном детстве найдётся то, чего не было. И многие из нас не преминут этим «не было» тыкать в собственных детей. Полагаю, эта традиция даже не многовековая, а многотысячелетняя. Но в детстве-то кажется, что всё есть. Даже если нет собственных апартаментов с ванной комнатой, и гардеробной, и велосипеда. Это отличное детское ощущение: «всё есть». Оно навсегда прописано в блокноте, даже если у вас никогда не было блокнота и даже погрызенного карандаша. Это незабываемое ощущение. Просто надо им чаще пользоваться. Оно не сносится, честное слово. Это не боа из шиншиллы.

Этот южный приморский город для меня что-то вроде родительской квартиры. И я иду пешком из Аркадии на Приморский бульвар, как будто из комнаты в кухню. «Коридором» прибрежной полосы – от Аркадии до Ланжерона. Прохожу «кладовку» Парка Шевченко. Миную «пеналы» Канатной, Бунина, заглядываю через «окно» Дерибасовской на «фонарь» Оперного. И вот я уже сижу на «кухне» с видом на Дюка. Дюк ко мне спиной. Наверное, жарит рыбу. Но кухня достаточно просторная – и я не упираюсь коленками в его бронзовый, позеленевший от времени зад.

Я сижу за столиком бульварного ресторана и жду своего отца.