Папенькина дочка

— Для Светланы мое звание было важно. Она гордилась моим успехом. Для тестя это была возможность отметить мое событие и пропустить стакан-другой, для Алексея тоже. Он тут же появился рядом возле нас и, разыскав мою руку, принялся ее жать. Глаза его сверкали болезненным цветом — ему нужно было опохмелиться.

Филипп Григорьевич оторвал меня от жены и потащил на кухню, за стол. Он был накрыт. Семья готовилась к ужину.

Я, вспомнив о том, что у меня в машине баночки с пюре для ребенка, погремушки, кое-что из одежды, (по дороге в поселок подрулил к нескольким престижным детским магазинам и накупил) тут же пожелал увидеть сына, но Светлана сказала, что это невозможно:

— Сын не дождался тебя — крепко спит, несмотря на непогоду. Завтра все будет, завтра. Дождь слышишь, не кончается, льет и льет. — Железная крыша дома звенела, от крупных капель дождя, время от времени, словно от молотка жестянщика — ударов грома буквально разваливалась. Я не сопротивлялся, отправился со всеми за стол и без слов уселся на предложенный мне стул.

Тесть, тут же запустил руку в холодильник, и достал бутылку. Он смачно открыл ее и принялся разливать по стаканам, которые торопливо, едва успевая, расставляла Мария Федоровна.

— Это за достижения! — негромко сказал Филипп Григорьевич, подняв стакан, несколько виновато. — Я понимаю нельзя, но может можно?

— Чуть-чуть можно! — ответил я, чтобы не обижать тестя и пригубил стакан. После у меня много было в жизни подобных ситуаций. Но я всегда был в состоянии удержаться и не выпить — силы хватало. У Алексея ее не было. Он словно жажду утолял — набрасывался и пил, пил большими глотками. Это его в будущем и сгубило.

Ужин проходил за беседой. «Дрова в огонь» подкладывал мой тесть. Его многое интересовало. Я отвечал — парировал. Филипп Григорьевич расспросил меня о новостях в городке. На что я толком ничего определенного не мог сказать, затем он принялся говорить о моей матери Любовь Ивановне, высказывая ей слова благодарности за то, что она заботиться о его доченьке и, наконец, переключился на моего отца. Я сообщил ему, что Николай Валентович рад моим успехам, но в последнее время ходит сам не свой. Руководитель страны, побывав на Тольяттинском автомобильном заводе, выступил с пространной речью о перестройке и необходимости частного предпринимательства. Его уже государственное предпринимательство не устраивает. Вот так!

— Далась ему, этому руководителю «пересройка», — тут же отреагировал Филипп Григорьевич, то ли нарочно изменив слово, то ли случайно так получилось, — и частное предпринимательство. Он разве что строил, а все туда — спешит перестраивать.

— А вот и далась, — сказал я. — Николай Валентович обеспокоен положением в стране. Их министерство в который раз принялись реформировать. Раньше, обычно дальше сокращений дело не двигалось, а теперь даже вывеску решено изменить. Вот он и мучится — боится, что возьмут и отправят на пенсию. Все может статься.

Рядом со мной сидела Светлана. Ее брат забрался в угол — место, где таились лики святых — стояли иконы. Из него в любой момент можно было выскочить и убежать к бабе Паше. Он, так уж получалось — часто чувствовал себя неуверенным и оттого всегда искал в жизни укромные места.

Я заметил, Алексей Зоров испытывал напряжение. Что-то его тревожило, он нервничал. Однако я своей радостью — завоеванием первого места, медали и звания мастера спорта, отодвинул негатив, беспокоивший его, осветлил, что ли этот дом.

Мне не раз приходилось слышать от Марии Федоровны. Она не скрывала и говорила даже при сыне:

— Алешенька, Алешенька видно такая у тебя судьба — несчастная! Ты, и маленький был, несчастный. Годочка два-три было, не знаю с чего вдруг неожиданно за температурил. Вызвали скорую помощь. Нашли — воспаление легких. Отправили в больницу, ни куда-нибудь в самую Москву. Благодаря этому ты то и выжил, правда, там тебя окалечили. Я приехала забирать, здоров был, должны были выписать, но нет, не отдают моего мальчика. Причина простая. Не уследили — поломали. Открылось все после катастрофы. Абдула — армейский хирург Филиппу Григорьевичу так и сказал: «У вашего сына старые переломы таза». — Мария Федоровна обо всем этом говорила с долей вины перед сыном. Я не мог слышать ее причитания, не знаю, какого приходилось Зорову. Он, наверное, от них находился в прострации. Поэтому, брат Светланы никогда не стремился быть в жизни активным — шел по течению.

Беда не ходит одна — другая неминуемо поджидала его на жизненном пути — пострашнее той, которую Алексей пережил во время службы в армии. Он предчувствовал ее и по инерции, словно, попав в водоворот или же смерч, приближался к ней, его затягивало.

Я жалел Зорова, но ничего не мог поделать. Он был слаб. Однажды я не удержался и спросил у жены: